К середине июня схватка за Париж достигла своего апогея. Мы с Кэтлин и Энн слушали сводки новостей из столицы Франции, сражающейся с оккупантами. Сам факт, что речь идет о городе, где я училась живописи, где полно мест, горячо любимых всеми путешественниками, причинял мне нестерпимую боль. Немцы пытались взять Париж в кольцо. Великобритания в срочном порядке направила войска на помощь французской армии.

Тринадцатого июня мы, волонтеры, вновь провожали школьников, на этот раз с вокзала Паддингтон. Поезда следовали на запад Англии. Как не похоже было настроение родителей, отправлявших своих детей в глубь страны, на мрачные пророчества Великана. «До встречи, дорогая! Вы скоро вернетесь, цыплятки! Мы победим, вот увидите. Не вешай нос, детка. Мама приедет навестить тебя…» Но, с другой стороны, они не видели всего того, что довелось повидать семье Великана.

Пятнадцатого июня газеты сообщили, что Париж пал. И в то же время страницы запестрели снимками, на которых были изображены направляющиеся во Францию солдаты Британского экспедиционного корпуса: ясные улыбающиеся лица молодых парней. Они ехали сражаться за Париж, объявленный открытым городом [40] , население которого в панике бежало прочь. Никто не отдавал жителям приказа об эвакуации, люди просто грузили свои пожитки в машины, телеги, детские коляски, привязывали к багажнику велосипеда – любое средство передвижения подойдет – и обезумевшим человеческим потоком растекались по дорогам, блокируя проезд и мешая войскам продвигаться к столице. Британия бросала в бой свежие силы, шотландские полки демонстрировали чудеса героизма. Нас не покидало ощущение фантасмагории, когда мы читали в газетах о двух вещах, происходивших одновременно: британские войска рвутся в Париж, а парижане бегут без оглядки.

Следующие несколько дней все ходили с мрачными лицами, в воздухе висело тяжелое напряжение. Станет ли битва за Париж новым Дюнкерком для нашей армии? В воскресенье 16 июня председатель правительства Франции маршал Петен обратился к Германии с просьбой о перемирии [41] .

Премьер-министр Черчилль выступил с речью. Он заявил, что мы должны встать на защиту нашего острова вместе с Британским содружеством наций и вести непримиримую борьбу до тех пор, пока проклятие гитлеризма не будет уничтожено.

Его выступление пришлось как нельзя более вовремя. Мы все были подавлены и напуганы событиями во Франции. Неужели ни одной стране не удастся сдержать это грозное и неумолимое продвижение нацистских полчищ? Казалось, по Европе вновь катится волна гуннов под предводительством Аттилы, сметающая на своем пути все живое. Тягучий, размеренный и негромкий голос Уинстона Черчилля производил гораздо более мощный эффект, чем истеричные крики Гитлера или Геббельса и бред, который они несли в эфире немецкого радио. Голос премьер-министра звучал медленно, но в самой этой неспешности ощущались уверенность и обнадеживающая решимость – ничто не остановит его на пути к намеченной цели: положить конец безумной похоти человека, засевшего в рейхстаге. Это были как раз те слова, которых мы все так ждали.

Во вторник 18 июня я планировала небольшую вечеринку с коктейлями. Но когда утром начали поступать сообщения об окончательном разгроме Франции, мне уже было не до развлечений. Однако миссис Фрит все приготовила и заверила меня, что люди обожают обсуждать катастрофы даже больше, чем светские скандалы и сплетни. Моя экономка оказалась права. Вечеринка с коктейлями переросла в ожесточенную дискуссию, насколько оправданной была капитуляция Франции. Моя французская подруга Марианна Дюкруа, возмущенная критикой в адрес ее страны, разразилась гневными слезами и стала кричать, что все мы враги Франции и потакаем фашистам своим пессимизмом и что нас волнует лишь безопасность нашего острова и судьба Британского корпуса, а на французов нам плевать.

Я попыталась неуклюже извиниться, но сделала только хуже. В результате Марианна покинула вечеринку в сильном раздражении, из-за чего я ужасно расстроилась. Один из случайных гостей, пришедший с кем-то из моих знакомых, оказался ярым фашистом и буквально упивался разразившимся скандалом. Я вступила с ним в перепалку и некоторое время бурно спорила, пока не сообразила, что он пьян. Однако в отличие от Марианны скандалист не ушел, а завалился на диван в студии и уснул, крепко прижимая к себе Вики, которая была равнодушна к политике и неожиданно прониклась симпатией к поклоннику Освальда Мосли. Придя в себя на следующее утро, оратор впал в слезливое настроение: уткнувшись в шелковистую макушку таксы, он рыдал над «глупостью» Британии, идущей, по его мнению, к своей погибели. Вид у страдальца был довольно жалкий.

Доктор Элис Пеннелл, одетая в изумительное красное сари с золотой каймой, с интересом рассматривала портрет Кумари, моей юной подруги из Индии, которая теперь училась на медсестру. Ее брат Индай, удивительно красивый юноша, также присутствовал на вечеринке. Он прибыл в Лондон, чтобы пройти обучение в Королевских ВВС в составе специальной эскадрильи низама Хайдарабада [42] .

Дженни находилась в мрачном настроении – ее страшила судьба оккупированной Голландии. И только Аста сохраняла бодрость духа. «Норвегия сражается, – храбро заявила она. – Да, король Хокон прибыл в Великобританию в качестве главы правительства в изгнании, но норвежцы не сдались». Ее оптимизм поддерживал нас и вселял надежду. Аста подняла свой бокал и провозгласила тост за короля и победу. Мы присоединились к ней. Но ни у кого из нас не хватило духу выпить за Францию: недавняя вспышка Марианны оказалась слишком болезненной для всех собравшихся.

Это была самая неприятная вечеринка в моей жизни. Генерал де Голль, о котором мало кто из нас слышал до того дня, выступал теперь как лидер французов, организовавших Сопротивление. В своей речи по радио он заявил, что еще не все потеряно и Франция продолжит сражаться. Прекрасные слова де Голля несколько смягчили общую горечь, однако образ разгневанной и обиженной Марианны, дружбой с которой я чрезвычайно дорожила, по-прежнему стоял у меня перед глазами. Как только выдалась возможность, я позвонила ей. Но никто не снял трубку, ответом на мои звонки было глухое молчание.