Сюзанна и я входили в Женский комитет помощи беженцам. Наши собрания проходили в доме Уистлера [36] на Чейни-Уок. Однако мне трудно было сосредоточиться на обсуждении, часто переходящем в бурные споры, которые вели мои коллеги. Само пребывание в этом месте казалось мне сказкой, я была настолько очарована красотой дома, что хотелось рассмотреть каждую деталь. Здесь Уистлер жил и работал. А здесь, стоя перед окном, писал вид на свою любимую Темзу. Я поймала себя на том, что постоянно представляю этого невысокого энергичного человека: вот он взбегает по лестнице, вот заходит в гостиную, садится на кушетку. Вместо того чтобы слушать дрязги комитетских женщин, я думала о беспокойной, полной событий жизни художника, о его победах и поражениях. В конце концов решено было, что каждый член комитета возьмет под свою опеку несколько домов в нашем районе, в которых поселили беженцев, и станет для них чем-то вроде marraine [37] . Мне достались участки на Тедуорт-сквер и Ройял-авеню – там жили бельгийцы, говорившие на фламандском.

Большую часть времени я проводила со своими подопечными, при необходимости меня также вызывали на работу в пункт первой медицинской помощи и в диспетчерскую ратуши. Марджери Скотт, журналист и радиоведущая, поначалу помогала в больнице доктору Элис Пеннелл, но затем ее перевели в ратушу, где она занималась устройством беженцев, а в дальнейшем и жителей Лондона, чьи дома разбомбили. Кроме того, она вела передачу на радио, в которой рассказывала о жизни беженцев, оказавшихся в Англии.

Капитуляция короля Леопольда 28 мая 1940 года вызвала волну возмущения среди бельгийцев. Им, похоже, и в голову не приходило, что король мало что мог сделать, оставшись в захваченном Брюсселе, да и собственное их массовое бегство не улучшило ситуацию. Политические новости стали причиной ожесточенных споров, переходивших порой в серьезные потасовки, между этими людьми. Мне дважды пришлось звонить в больницу на Чейни-Уок и вызывать скорую помощь пострадавшим. Меж тем нас самих все больше тревожила безопасность Британского экспедиционного корпуса, переброшенного в Бельгию в составе союзных войск. Что, если они попадут в ловушку и не сумеют вовремя покинуть страну, которая вот-вот будет полностью оккупирована, как это уже произошло с Данией и Голландией?

В то время как судьба Франции висела на волоске, многие британские семьи томились в мучительном ожидании вестей от своих мужей, отцов и сыновей. Мэри Андервуд беспокоилась о Гарте, от которого давно не было писем. Он находился во Франции уже почти полгода. Несколько месяцев назад я получила от него пару писем, но из них ничего невозможно было толком понять, ясно было только то, что они стоят лагерем в каком-то лесу. Леон, находясь в Лемингтон-Спа, занимался камуфляжной росписью военных объектов – правительство наняло большую группу художников для этой работы. Стояли теплые летние дни – точно такие мы пережили в начале войны во время событий в Мюнхене, – и, как и тогда, все замерли в напряжении, которое разрешилось известием, что началась эвакуация британских войск из Бельгии.

Моя подруга Салли Клэпкотт, чей отец был мэром Челси, недавно вышла замуж за молодого офицера. После их свадьбы прошло ровно три дня, когда ее мужа призвали в Британский экспедиционный корпус. Я встретила их накануне отъезда: оба совсем юные, почти дети, они шли по Слоун-сквер, крепко держась за руки, словно боялись расцепить пальцы. От одного взгляда на них сжималось сердец: двое молодых людей, совсем недавно светившихся от счастья, теперь медленно брели по площади с бледными испуганными лицами, полные тоски пред предстоящей разлукой. Я подумала – какое счастье, что мужчина, за которого я собираюсь замуж, пока остается в Англии.

Первого июня в газетах появились фотографии – британские военные возвращаются с полей сражений. Следом за ними уходили также и некоторые французские части. Однако семьи, чьи близкие служили в Экспедиционном корпусе, по-прежнему волновались: окажутся ли среди вернувшихся их мужья и сыновья? Вместе с войсками к берегам Англии прибывали все новые и новые беженцы. Меня снова командировали в Дувр в качестве переводчика.

В порту мы застали удивительную картину: гавань была забита судами настолько плотно, что ее без труда можно было бы пересечь, просто переходя с одной палубы на другую. Берег превратилось в сплошную людскую массу цвета хаки: повсюду прямо на земле в изнеможении спали военные. На вокзале также было полно солдат, которые лежали вповалку на полу и не реагировали, даже когда пассажиры переступали через них. Среди военнослужащих попадались французские, но эти не спали: встревоженные и напряженные, они то и дело поглядывали наверх – не вынырнет ли из облаков немецкий бомбардировщик. Зрелище огромного скопления кораблей в порту Дувра впечатляло, но катера и лодки были отличной мишенью для вражеских самолетов. Что касается беженцев, многие из которых получили пулевые и осколочные ранения, они мечтали лишь об одном: поскорее найти укрытие – для них оставаться под открытым небом было мучительно. Но британские солдаты так устали, что валились на землю где попало. В отличие от перепуганных иностранцев, на их лицах застыло безучастное выражение.

Я провела долгие томительные часы, помогая беженцам пройти пограничный контроль, пока к вечеру следующего дня меня не сменил другой переводчик. Страдания людей, которых судьба вынудила покинуть дома и отправиться в неизвестность, вызывали горечь и сострадание. И все же я не могла не испытывать радости, глядя на наших солдат с посеревшими истомленными лицами, которые выбрались из пекла под непрекращающимися бомбежками и артобстрелами, а также благодарности летчикам Королевских ВВС, прикрывавшим отход войск. Несомненно, было настоящим чудом, что наши мальчики благополучно добрались до родных берегов. После пережитого солдаты научились хранить молчание, чего не скажешь о гражданских. Эти трещали без умолку, вываливая на меня бесконечные рассказы о мессершмиттах и хейнкелях, атаковавших их на пути в Англию, и о том, как британские истребители сбивали фашистов. Увы, далеко не все наши летчики вернулись домой.

Когда я приехала в Лондон, мне позвонила Мэри и взволнованно сообщила, что получила известие от Гарта: он в Англии, цел и невредим, скоро будет дома. На переправе в его корабль угодила торпеда, но все обошлось. На конверте стоял штемпель Плимута.

Три дня спустя Гарт Андервуд (в настоящее время профессор биологии Университета Вест-Индии, Ямайка) появился на пороге моей студии, бледный и исхудавший, но в остальном прежний Гарт. Для меня он по-прежнему оставался юношей-старшеклассником, который частенько забегал к нам в гости вместе со своей младшей сестрой Джин, чтобы поболтать и выпить чаю со сладкими булочками. Гарт обожал булочки и поглощал их в неимоверном количестве.

Сидя, как обычно, верхом на стуле и жуя свои любимые булочки, он поведал мне жуткую историю своего отъезда из Франции. Гарт выглядел таким юным. Несмотря на военную форму, трудно было поверить, что этот мальчик только что вернулся из ада войны.

После жуткого путешествия из Бретани к побережью Атлантики они добрались наконец до «Ланкастрии» [38] , которая стояла в заливе возле Сен-Назера. Судно принимало на борт многотысячное войско, когда налетел хейнкель и сбросил четыре бомбы. Одна угодила в палубные постройки, другая снесла носовую часть. Началась паника. На судне находилось более 5 тысяч военных и всего 2 тысячи спасательных жилетов. История последовавшей затем давки при вопиющем отсутствии командования – одна из самых кошмарных, какие мне когда-либо доводилось слышать.