Я очень скучала по Раймонду – он был милым мальчиком. Но мысль, что теперь малыш находится на свежем воздухе и в относительной безопасности, не могла не радовать. К тому же, что греха таить, эти ночные визиты на Ройял-авеню утомили меня. Даже если ребенок оставался с матерью, мне все равно не спалось. Все кончалось тем, что я поднималась и шла к ним – проверить, всё ли в порядке. Раймонд быстро освоился в больнице. Он, как и Катрин, старательно учил английский и вскоре написал мне несколько трогательных писем.

Подозрительность и враждебность, с которой беженцы зачастую относились друг к другу, стали для нас настоящей головой болью. Как и в случае с Рут, и то и другое было вызвано страхом и неуверенностью в завтрашнем дне. Беженцы регулярно являлись с жалобами на своих соотечественников – якобы те подают сигналы вражеским самолетам. Целые депутации бельгийцев несколько раз приходили к нам по поводу одного несчастного вдовца, занимавшего комнату в верхнем этаже дома на Сент-Леонард-Террас. Суть их обвинений сводилась к следующему: из окна своей комнаты он сигналит бомбардировщикам люфтваффе, пользуясь особым световым кодом. Заявления повторялись снова и снова, так что в результате ими заинтересовалась полиция. Однажды ко мне явился инспектор иммиграционной службы, с которым нам уже приходилось встречаться в прошлом, когда возникали проблемы с беженцами. Сама я была далека от подозрений в адрес месье Д. – человека мягкого и чрезвычайно доброжелательного, – однако не могла отрицать, что бельгийцы свято верят, будто он немецкий шпион. Месье Д. замкнут, держится особняком и никогда не ходит ночевать в бомбоубежище. Почему? Должно же быть какое-то логическое объяснение столь странному поведению. А все очень просто: чтобы подавать сигналы врагу! Мне нравился месье Д., возможно потому, что он не был похож на остальных бельгийцев: не выдвигал никаких требований и никогда ни на что не жаловался. Я рассказала инспектору все, что мне было известно. Личное дело месье Д. было тщательно изучено, однако компрометирующих его фактов не обнаружили, во всяком случае, в бумагах ничего подозрительного не нашли.

Два дня спустя инспектор вновь появился у меня в студии. Он сказал, что решено установить наблюдение за домом на Сент-Леонард-Террас: похоже, в окне комнаты месье Д. действительно видны какие-то вспышки. Они собираются дежурить там следующей ночью и, если заметят что-то неладное, приедут за мной на полицейской машине, чтобы я могла присутствовать при разговоре в качестве переводчика. Буду ли я готова поехать с ними?

Такой поворот встревожил меня. Моим первым естественным порывом было желание немедленно отправиться к месье Д. и предупредить о готовящейся засаде. Но именно этого мне и не велели делать. Офицер иммиграционной службы рассказал Ричарду о планируемой операции, и я согласилась принять в ней участие. Следующая ночь выдалась на удивление темной – ни единого проблеска луны среди низко плывущих облаков. Незадолго до полуночи приехала полицейская машина. «Едем, вам следует самой убедиться, – сказал дежурный констебль, – похоже, он действительно подает сигналы».

Мы прибыли на Сент-Леонард-Террас и припарковались под деревьями возле Бертон-Корт. «Надо понять, что тут происходит, – заметил полицейский. – Видите, окна его комнаты находятся прямо напротив того места, где установлен аэростат». Это было очевидно, и мне нечего было возразить.

Мы сидели в машине, слушали завывания сирен, гул вражеских самолетов и разрывы бомб – «Блиц» был в полном разгаре, так что скучать не приходилось. Внезапно сидевший рядом со мной полицейский подался вперед и воскликнул: «Смотрите – там, в его окне! Видели?» Я видела: за стеклом действительно мелькали какие-то быстрые всполохи желтого света. В кромешной тьме ноябрьской ночи они казались особенно яркими. Некоторое время мы наблюдали за вспышками, а затем полицейский открыл дверцу машины.

«Дом не заперт?» – спросил он у меня. Все дома беженцев во время налетов оставались открытыми, чтобы в случае попадания зажигалки дежурные могли легко попасть внутрь.

«Я поднимусь первым, – предложил инспектор. – Мы же не хотим напугать этого человека. Объяснение может быть самым невинным, но в любом случае нам следует предупредить его о нарушении режима светомаскировки».

Мы начали подниматься по лестнице. Грохот зениток был настолько мощным, что наверняка заглушал наши шаги. Двери в комнаты жильцов были закрыты, лампочки на лестничных площадках вывернуты, мы освещали себе путь специальными маскировочными фонарями. Я хорошо знала дорогу в комнату месье Д., поскольку в прошлом, когда он сильно простудился, мне приходилось навещать его. Миссис Фрит готовила еду, а я относила ее больному.

Мы поднялись наверх, остановились возле нужной двери и прислушались. Изнутри доносились голоса. Месье Д. не спал и явно был не один. Мне велели постучать и сразу входить, чтобы подозреваемый не успел спрятать улики, которые могут выдать его. Идея мне не понравилась, но пришлось подчиниться приказу полиции. По сигналу офицера я резко стукнула костяшками пальцев по деревянной двери и со словами: «Месье Д., месье…» – распахнула ее. Хозяин, потрясенный внезапным вторжением, уставился на меня с открытым ртом; из одежды на нем были лишь носки и рубашка. Поначалу он не заметил полицейских, маячивших у меня за спиной. «Marraine…» – пролепетал он. В руке у месье Д. был зажат фонарь – недобрый знак. Но в луче моего собственного фонаря я заметила ногу, высовывающуюся из-под стоявшей в углу железной кровати, – белая, стройная женская нога.

– Кто у вас там под кроватью? – спросила я, оборачиваясь к перепуганному мужчине. – Отвечайте немедленно!

Месье Д. начал что-то бормотать, запинаясь и заикаясь, но в конце концов выдавил:

– Вы ее не знаете, marraine.

Я сделала шаг вперед, нагнулась и посветила под кровать. Месье Д. ошибся – я прекрасно знала эту даму. Раздался протестующий визг, но в смотрящих на меня глазах было столько веселого лукавства и одновременно такой отчаянной мольбы, что я поспешила выпрямиться и встать так, чтобы торчащая из-под кровати нога не была заметна вошедшим вслед за мной полицейским. Я изложила месье Д. обвинения, выдвинутые против него соотечественниками. Он слушал разинув рот, на этот раз от возмущения. Он подает сигналы врагу? Он – немецкий шпион? Да он лично, своими руками задушил бы любого, кто вздумал бы сигнализировать этим грязным бошам! [73] Я перебила поток его гневной брани:

– Да, я уже поняла, чем вы тут занимаетесь, и я знаю вашу подругу, но полицейские желают знать, что вы делаете со своим фонарем. Ваши моральные принципы нас не касаются, а вот нарушение режима светомаскировки – этот дело полиции!

Месье Д. смущенно потупился, вертя в руке злосчастный фонарик.

– Она потеряла чулки… вы же понимаете, marraine, новые чулки нынче трудно купить. Вот мы их и искали с фонарем, потому что верхний свет я включить не могу – на окнах нет затемнения. Мне каждый вечер приходится раздеваться при свете фонарика, но я стараюсь не поднимать луч слишком высоко, так что снаружи его не должно быть заметно.