– Эй, погодите, – опередил меня спасатель, – сейчас я его вам достану. Это обрывок парашюта, на нем прилетела эта чертова мина. Вот, держите, сошьете себе новую одежду взамен пропавшей, – он протянул мне огромный кусок тяжелого белого шелка. Это была замечательная находка, я с благодарностью приняла ее. – А еще ночью чертов немец приземлился на Петит-Плейс. Там его и скрутили. Один из наших парней только что рассказывал.

– Ресторана «Старый ломбард» больше нет, – подключился к нашему разговору другой спасатель. – Там всё еще ищут людей.

Дениза и Крис – знакомые диспетчеры из ратуши – позже говорили мне, что 16 апреля Челси пережил один из самых страшных налетов, список разрушений был огромен. За короткое время на наш небольшой район обрушилось такое количество авиационных мин, тяжелых фугасных бомб и зажигательных снарядов, что службы гражданской обороны просто не справлялись. План взаимной помощи, который в подобной ситуации предусматривал поддержку из соседних районов, тоже не сработал, поскольку Кенсингтон пострадал ничуть не меньше Челси.

Глядя на возвышающуюся передо мной гору кирпичей, из которых некогда был сложен наш дом, зная, что у меня не осталось никакого имущества, даже носового платка в кармане, я испытала необыкновенное чувство свободы, смешанное с благоговейным трепетом. Еще вчера у нас была прекрасная квартира, наполненная множеством красивых предметов. И все они вмиг исчезли, «унесенные ветром» в буквальном смысле слова. Теперь я намного лучше понимала, что чувствуют беженцы, оставшись без крыши над головой. Но, как ни странно, я не имела ничего против. Потому что уже тогда поняла: твой дом и твоя опора – тот человек, которого ты любишь. Разве это не чудо и разве это не благословение, что мы с Ричардом, наш будущий ребенок и даже Вики остались живы! Роясь в обломках в надежде отыскать хотя бы осколок зеленой статуэтки, я подумала о Второй заповеди [94] : точно так же, как пушистые индийские ковры, тяжелая резная мебель и мои мольберты, Зеленый Кот перестал существовать, превратившись в пыль.

Почти в сотне футов от нашего дома в груде обломков я нашла свой портативный граммофон. Он весь пропах порохом, а внутри было полно мелкой бетонной крошки. Однако машинка оказалась в исправности. На диске стояла пластинка; когда я завела ее, в весеннем воздухе поплыла чистая прозрачная мелодия – «О Джонни, Джонни». Я сняла пластинку и разбила ее. Песня звучала ныне зловещим напоминанием о гибели людей в «Кафе де Пари». Это была одна из любимых песен Энн.

Страшная, болезненная пустота и острое чувство беспомощности охватили меня, когда, стоя посреди разоренной улицы, я обводила взглядом скорбные руины – все, что осталось от нашей маленькой дружной общины. Весь этот кошмар казался таким глупым и таким бессмысленным. Однажды я услышала слова маленького мальчика, которые он произнес, шагая вместе с матерью мимо Шоуфилд-стрит – после страшной бомбежки осенью минувшего года там до сих пор никто не жил, – малыш спросил: «Мама, кто это сделал?» Женщина ответила, что это сделали немецкие летчики. «Ты не позволяешь мне портить вещи и наказываешь, если я что-то ломаю. Но когда я вырасту, смогу разрушать дома».

Я все еще слышала смеющийся голос Сесила в телефонной трубке, когда убеждала их спуститься к нам: «Обязательно придем, как только пол провалится – сразу будем у вас». И тут в развалинах громко и настойчиво зазвонил телефон. Казалось невероятным, что аппарат уцелел и связь по-прежнему работает, но добраться до него было невозможно. Вероятно, звонила моя сестра – как обычно, узнать, всё ли у нас в порядке.

Я смотрела на спасателей, продолжавших разбирать завалы, а затем повернула голову и увидела беженцев. Катрин и остальные бельгийцы, сбившись плотной стайкой, в ужасе взирали на груды кирпича и бетона, возвышавшиеся там, где раньше стоял мой дом. Дом, куда они всегда могли прийти со своими жалобами и горестями. Молчаливые, с заплаканными глазами, они окружили меня, потрясенные и раздавленные размахом катастрофы. Великан, человек угрюмый и грубый, раскинул свои огромные ручищи и заключил меня в объятия. По его щекам катились слезы. Я подумала – как странно, он может плакать, мне тоже очень хотелось заплакать и найти облегчение в слезах, но мои глаза оставались сухими, только горло болезненно сжималось и саднило. Почему мы, британцы, не позволяем себе открыто демонстрировать чувства, что бы ни случилось, мы вечно ходим с непроницаемыми лицами, тогда как эти люди могут свободно плакать или смеяться, не стесняясь своих эмоций?

Катрин стояла бледная, плотно сжав губы. Она тоже не плакала, но тоска в ее глазах говорила сама за себя. «Куда вы пойдете, marraine? Что теперь с вами будет?» – беженцы возбужденно заговорили все разом и окружили нас с миссис Фрит. Мы рассказали им о гибели Кэтлин, Энн, Сесила и Ларри, которых все они прекрасно знали. Я сказала, что у нас есть дом на Тайт-стрит, договор с агентством почти подписан, мы переедем туда. Беженцы примолкли и стали переглядываться.

– Здание сильно повреждено, – наконец сказала Катрин. – В нем нельзя жить. Но у нас в доме есть свободная комната, – поспешно добавила она. – Почему бы вам не переехать к нам?

Я сказала, что побуду несколько дней у родственников, отдохну, так как из-за стресса может возникнуть угроза жизни ребенка, а потом мы снова увидимся. Если им что-то понадобится, они могут обращаться к Сюзанне. Безмолвные страдания Катрин разрывали мне сердце. Я обняла ее и сказала, что постараюсь найти дом, куда она могла бы приходить вместе с Франческой. Когда мы прощались, молодая женщина смотрела на меня глазами, полными отчаяния. Я тоже с грустью покидала стоящую посреди улицы стайку моих подопечных, чувствуя себя персонажем из детской песенки про старушку, которая жила в дырявом башмаке и не знала, что ей делать с кучей своих детишек.

Однако бабушка с Парадиз-Уок была настроена не столь меланхолически. Я распрощалась с беженцами и собралась уходить, но, повернувшись, наткнулась на соседку. Бабушка стояла, уперев руки в бока, и критическим взглядом окидывала гору хлама, в которую превратился мой дом.

– Все остались под развалинами? – спросила она.

Думая, что бабушка имеет в виду Кэтлин, Энн и Сесила, я кивнула, не в силах говорить.

– Ужасное невезение, – вздохнула старушка, – после стольких усилий.