Странно, но британцы, казалось, только укреплялись и расцветали, черпая силу из почвы, обильно политой «кровью, слезами и потом», в то время как немецкая земля оживала лишь под потоками нелепицы, которой пичкал ее фюрер. Я видела, как в самый разгар «Блица», когда все то, что обещал нам Черчилль, стало реальностью, мои друзья продолжали сражаться. Я побывала во многих странах и была свидетелем подлинного мужества, но нигде и никогда мне не приходилось видеть такой решимости. Самые тихие и незаметные люди неожиданно проявляли стальную твердость и отвагу льва. Неутомимые и бесстрашные, забывая о себе, они спасали своих сограждан и свой город, на который в буквальном смысле слова обрушился огненный смерч.

Последний массированный налет, один из самых сокрушительных за все восемь месяцев «Блица», Лондон пережил в ночь с 10-го на 11 мая. Конечно, после «Ночи Среды» бомбежки не прекращались, но больше всего Челси пострадал именно в тот раз. Зажигательная бомба попала в здание Парламента; зал заседаний палаты общин, где 7 мая выступал премьер-министр, полностью выгорел. Другая бомба угодила в операционную больницы Святого Луки, погибли два врача и несколько медсестер. Крыло, где находились палаты, отделение рентгенографии, ординаторские и кухонный блок, было разрушено. Больница больше не могла работать, ее пришлось закрыть.

Одним из погибших в больнице Святого Луки был доктор Ричард Саймс Томпсон. Смерть этого блестящего молодого врача стала огромной потерей как для нас, знавших его лично, так и для всего научного сообщества Англии. Доктор Томпсон использовал новые методы в лечении ожогов – в период «Блица» пациентов с такими травмами было особенно много. Волонтеры хорошо помнили, с каким вниманием он относился к беженцам, которых мы приводили к нему на прием. Именно доктор Томпсон помог мне отправить в больницу умирающего Дэвида, а благодаря его доброте и участию Мадлен и малыш Раймонд остались живы.

Одиннадцатого мая город засыпали зажигалками и фугасами, множество снарядов упали в Темзу. Ситуация осложнилась, когда возле «Филлипс Миллс» – фабрики, занимающейся переработкой отходов, – вспыхнула груженная бумагой баржа. Над Челси закружила настоящая метель из обгоревшей бумаги, а от едкого запаха гари першило в горле. Висевшая в воздухе черная круговерть напоминала покачивающийся на ветру занавес, сквозь который были видны вздымающиеся к небесам багровые языки пламени, – зрелище пугающее и завораживающее одновременно.

Закрытие больницы Святого Луки и гибель моих друзей стали для меня еще одной печальной вехой войны, хотя в тот момент мы еще не знали, что налет 11 мая 1941 года ознаменовал окончание «Блица», продлившегося долгие восемь месяцев. Прошло еще три года, прежде чем Лондон вновь содрогнулся от бомбежки (23 февраля 1944 года). По сравнению с этим налетом предыдущие показались нам незначительной встряской. В протоколах городской диспетчерской службы он значится под номером 757. Блестящая работа спасателей, которые в течение нескольких дней извлекали из-под завалов множество тел погибших, а также раненых, некоторым из которых суждено было позже скончаться в больницах, отмечена в протоколах стандартной формулировкой «пропавших без вести нет».

В июне мы перебрались в Клейгейт – пригород примерно в двадцати пяти милях от Челси, рядом с Эшером. Мы жили в большом старинном доме, позже он тоже пострадал от бомбежки, и мы вернулись в Челси. Дом в Клейгейте находился неподалеку от церкви, окруженный густым заросшим садом. И хотя удобным его трудно было назвать, но просторным – несомненно: здесь нашлось место и для Катрин с Франческой, и для Карлы, и для нашего новорожденного ребенка, а также для беженцев, которые регулярно наведывались в гости. Поразительно, как быстро они сумели протоптать к нам тропинку из Лондона и вновь стали являться со своим обычным ворохом проблем и бесконечными жалобами. К моему удивлению и радости, полк валлийских гвардейцев оказался расквартирован в Эшере. Вскоре я обнаружила, что в доме по соседству живет Рекс Уистлер. Как шутил сам Рекс: «Теперь нас разделяет лишь церковь». Отсюда в «День Д» [99] он отправился вместе со своим подразделением в Нормандию, где его почти сразу убили.

Наша маленькая община, обитавшая в районе Ройял-Хоспитал-роуд, распалась. Фереби вынуждены были подыскать другое место для своего магазина, после того как их бакалейная лавка на Чейн-Плейс превратилась в груду развалин. Остальные соседи либо погибли, либо также переехали. Нам было слишком больно возвращаться в Челси, даже если бы удалось найти подходящее жилье. И только Королевский госпиталь остался прежним: несмотря на серьезные повреждения, он сохранял свою красоту и величие, а внутри, как и прежде, меня ждали тепло и радушный прием семьи Фицджеральдов: я регулярно заходила к ним, когда навещала беженцев. Это был первый дом, куда я принесла моего сына Джона, появившегося на свет под грохот бомбежки, – прекрасного, крепкого мальчика, родившегося здоровым вопреки мрачным прогнозам. У Джона не было более надежной и преданной няньки, чем Мисс Гитлер, реализовавшей свои материнские инстинкты в бдительной охране младенца.

Несколько месяцев спустя, осенью, мы с Мэй Сарджент отправились на вокзал – встретить Пенти, младшую дочь Кэтлин. Родственники, у которых она жила, говорили, что девочка никогда не упоминала ни мать, ни сестру. Трудно понять, что думают так называемые нормальные люди, а уж знать, что происходит в голове у тех, чей разум отделен от мира двойной завесой, и вовсе невозможно. Меня уверяли, что Пенти так и не осознала, что случилось с ее семьей. Не берусь судить, насколько это соответствует истине, однако, когда девочка увидела меня на перроне, она задрожала всем телом и некоторое время не могла произнести ни слова, а затем спросила в присущей ей легкой манере: «Как поживает Зеленый Кот?»