Кэтлин, Энн и Сесил были похоронены канадскими властями на кладбище Кенсал-Грин. Похороны прошли с воинскими почестями, на них присутствовали офицеры Королевского военного корпуса, где служил муж Энн. Здесь же находились и другие надгробия, отмеченные кленовым листом, – канадцы, погибшие в Первой мировой войне. Однако чествование государственным символом гражданских лиц как отдавших жизнь рro рatria [96] – явление уникальное. Власти намеревались похоронить Сесила вместе с Ларри в Уокинге, где покоились жертвы нынешней войны. Но родственники Кэтлин не хотели разлучать семью. После некоторых хлопот дело уладилось – всех троих похоронили в одной могиле. На могильном камне следом за именем Сесила и номером его военного жетона выгравирована надпись «…а также его жена Энн и ее мать Кэтлин Маршман: погибли все вместе. Pro Patria».

Решение почтить память погибших таким образом казалось мне правильным. Для меня это стало символом памяти обо всех мужчинах и женщинах, принимавших участие в битве за Британию, многие из них были мирными гражданами, но точно так же, как военнослужащие, отдали жизнь за Отечество.

Как только врачи позволили мне вернуться в Лондон, я взялась помогать Мэй Сарджент, невестке Кэтлин, спасать уцелевшее имущество Маршманов. Мы делали это ради Пенти – единственного оставшегося в живых члена семьи, – которая по-прежнему находилась в деревне на попечении родственников. Правда, спасать было особенно нечего. Все предметы, найденные специальными поисковыми бригадами на местах взрывов, хранились на муниципальном складе. Нам приходилось рыться в этих зловонных залежах, от одного взгляда на осиротевшие вещи у меня щемило сердце. Квартира Маршманов находилась прямо над нами и пострадала гораздо сильнее нашей – точнее, ее просто не стало, – но, как ни странно, нам удалось отыскать несколько мелких вещиц, которые любила Кэтлин. Однажды мы прибыли на склад и застали возле сваленных в кучу трофеев бригаду рабочих. Они решили сделать перерыв на ланч и устроились прямо посреди тротуара на персидском ковре, попивая чай из старинного серебряного чайника Кэтлин. Мэй встала над мужчинами и заметила саркастическим тоном, что хотела бы забрать чайник, когда они закончат трапезу. Но землекопы ответили, ничуть не смущаясь, что чай в нем получается особенно вкусным, – они уже привыкли! Вместе с Мэй мы посетили унылые складские помещения, где хранилась извлеченная из-под руин домашняя утварь. Здесь стоял острый запах порохового дыма и сырости – странное сочетание, имя которому «Блиц». Но вещей из нашего с Ричардом дома мы не нашли. Единственное, что у меня осталось, – несколько безделушек, добытых юным Полом Фицджеральдом: на следующий день после бомбежки Пол, невзирая на огромную опасность, потихоньку пробрался внутрь и вытащил кое-какие мелочи из моего туалетного столика.

По городу ходило множество рассказов о бомбежке 16 апреля – трагедия получила название «Ночь Среды». Слухи о немецком парашютисте подтвердились – он действительно приземлился чуть ли не на колокольню церкви Всех Святых и сдался дежурным гражданской обороны, которые поначалу не знали, что с ним делать. Авиационные и фугасные бомбы упали на Чейн-Уок, Кранмер-Корт, Чейн-Плейс, Давхаус-стрит, Саттон-Двелигс, Пост-ин-Кейл-стрит, Челси-сквер и набережную Темзы, а сотни зажигалок просыпались на наш район, вызвав многочисленные пожары. Огромное количество жертв и разрушений приводило в ужас, в ту ночь погибли несколько пожарных, многие дежурные отрядов гражданской обороны были серьезно ранены.

Морис Фицджеральд, не зная, что делать с телами тринадцати пансионеров, извлеченных из-под руин, положил их в часовне. После чего пошли разговоры, что часовня осквернена и ее надо освящать заново. Морис немедленно связался с епископом и получил ответ, который привел его в восхищение: «Подобного рода прецеденты нам не известны, также нет никаких сведений о том, что после гибели Томаса Бекета понадобилось заново освящать Кентерберийский собор» [97] .

Мистер Грэм Керр, дежурный отряда гражданской обороны, провел безумную «Ночь Среды», стоя с фонарем возле поваленного дерева, которое перегородило проезжую часть, чтобы машины скорой в темноте не налетели на него. Как и его коллега Нони Иредейл Смит, также помогавшая медикам беспрепятственно добираться до пострадавших. Джорджу Эвансу пришлось перегородить веревкой проход к той части Ройял-Хоспитал-роуд, где находились завалы, и вступить в перепалку с офицером, который ехал на машине, включив фары на полную мощность, и пытался прорваться за ограждение. Когда позже появился другой автомобиль, Джордж, не успев прийти в себя от предыдущей стычки, набросился на водителя: «Дорога перекрыта! Черт подери, вы же видите веревку, для того она здесь и натянута!» Водитель, невысокий плотный мужчина в офицерском кителе с большим количеством нашивок и золотым позументом, немедленно подчинился приказу дежурного, развернул машину и отправился прямиком в ратушу, где находился штаб гражданской обороны. Он с похвалой отозвался о работе подразделения Челси и оставил пять фунтов стерлингов в качестве премиальных для постовых на Ройял-Хоспитал-роуд. Этим военно-морским офицером оказался Эдвард Рэтклифф, барон Маунтэванс, комиссар по делам гражданской обороны Лондона!

Жители столицы пересказывали друг другу множество похожих историй о событиях «Ночи Среды», а немецкая пропаганда хвалилась разрушительным авианалетом, учиненным в ночь на 16 апреля. Военные новости в тот период казались мне особенно удручающими, они вгоняли в уныние. Вероятно, сказалось и то, что из-за потери друзей мой мир окрасился в черные тона. Ричард много работал и часто находился в разъездах. Наши родственники были чрезвычайно добры, но им самим жилось непросто, и вскоре я начала подыскивать нам новое жилье.

Британские войска оставили Грецию, немцы заняли Фермопилы, Ларису, Фивы и стремительно продвигались к Афинам. Греческая армия капитулировала в Эпире и Македонии. Тяжелые бои по-прежнему шли в Тобруке, где ранее нам удалось остановить наступление противника, а Королевские ВВС бомбили Кёльн, Гамбург, Вильгельмсхафен и Киль; в свою очередь, люфтваффе продолжали бомбить Плимут. Мама писала, что налеты бывают очень сильными. Отступая из Греции, наш флот потерял несколько кораблей, в том числе эсминцы «Даймонд» и «Райнек». Пока я тщетно пыталась подыскать нам с Ричардом новый дом, вести с фронтов становились все тревожнее, и наконец пришло сообщение – немцы вошли в Афины, на этом завершилась оккупация материковой Греции.

Четвертого мая 1941 года Гитлер выступил на заседании рейхстага в здании Кролль-опера [98] . Вновь переложив ответственность за начало войны на Британию, фюрер заявил: «Мои попытки договориться с Англией о прочном дружеском сотрудничестве провалились из-за упрямства небольшой клики политиков, которая отвергла все предложения Германии, пожелав во что бы то ни стало развязать войну». Далее он пустился в свои обычные разглагольствования о капиталистах-евреях и вине Англии, а закончил лозунгом: «В эпоху еврейско-капиталистического помешательства национал-социалистическое государство стоит как памятник справедливости и здравого смысла. Оно переживет не только эту войну, но и грядущее тысячелетие».

Я читала текст речи Гитлера в «Манчестер гардиан» и удивлялась: почему он выбрал тысячу лет, почему не две? Или почему бы не объявить свое царство вечным? Чтение бредовых речей фюрера – а я часто это делала – лишний раз служило доказательством тому, что долго так продолжаться не может: безумие выносило приговор самому себе, предвещая собственную гибель. Однако аплодисменты, которыми съезд нацистов встретил слова вождя, отзывались в сердце глубокой скорбью. И тем разительнее был контраст с выступлением в парламенте 7 мая 1941 года Уинстона Черчилля. В своей речи премьер-министр обрисовал положение на Ближнем Востоке и распределение сил союзников. Он вновь повторил: «Я никогда не обещал своим согражданам ничего, кроме крови, тяжелого труда, слез и пота. Сейчас я бы добавил к этому печальному перечню немалое количество ошибок, упущений и разочарований, а также опасения, что все это может продолжаться в течение длительного периода, в конце которого, я убежден, нас ждет полная, окончательная и безоговорочная победа». Черчилль со всей серьезностью стремился предупредить нас, что битва за Атлантику еще не окончена.