– Каких усилий? – не поняла я.

– Да вот же походы к адвокатам, клятвы по поводу даты рождения. И всё впустую? Ты хорошо смотрела в этой куче, ничего не нашлось?

Только теперь до меня дошло: бабушка говорит о бумагах, которые должны были помочь им с мужем получить пенсию, – единственное, что ее интересовало.

В этот же день, несколько часов спустя, я отправилась в морг – опознать Кэтлин. Вид у нее был умиротворенный, она лежала, прижимая к груди котенка. Позже кому-то из медсестер придется поработать над изувеченным телом Энн – работа, которую мне часто приходилось выполнять, отдавая последний долг моим погибшим согражданам.

У нас не осталось одежды – ни у меня, ни у Ричарда, – купить мы тоже ничего не могли, поскольку продажа была лимитирована. Мэрия направила меня в бюро помощи пострадавшим от бомбежки. Там стояла длинная очередь усталых, растерянных людей, дожидавшихся, когда им выдадут купоны. Марджери Скотт была чрезвычайно любезна и дала мне сопроводительное письмо, в котором детально указала обстоятельства гибели моего имущества. Симпатичный служащий бюро окинул меня взглядом и сказал: «Полагаю, вам также нужны новые продуктовые книжки?» По всей видимости, Марджери не забыла указать в записке, что я беременна [95] . Он дал мне также купоны на одежду для будущего ребенка. На мне было надето грязное пальто из верблюжьей шерсти, голова повязана шарфом, чтобы скрыть слипшиеся волосы, а сквозь порванные чулки виднелись изрезанные стеклом ноги. Служащий снова поглядел на меня и добавил с очаровательной улыбкой: «Пожалуй, немного денег вам тоже не помешает, верно?» Он вложил мне в руку тридцать фунтов мелкими банкнотами. Никогда в жизни я не получала деньги просто так, не в качестве платы за работу. Вероятно, вид у меня был удивленный. «Все в порядке, – заверил служащий, – это не милостыня, сумму вычтут из вашей денежной компенсации за понесенный материальный ущерб».

На скамейке в углу сидела миниатюрная женщина. Свернувшись калачиком и обхватив себя руками, она покорно ждала своей очереди. Ее дом находился на Давхаус-стрит. Как и Чейн-Плейс, улица сильно пострадала, было много погибших и раненых. Внезапно женщина сорвалась, долго сдерживаемое горе выплеснулось наружу: «Его больше нет, его больше нет… Я одна, совсем одна, ни дома, ничего нет… Я никому не нужна. Почему я не умерла вместе с ним? Почему? Это жестоко… жестоко… жестоко!» Ее агония приводила в ужас.

В воздухе повисла гнетущая тишина: как правило, в официальных учреждениях к таким взрывам эмоций относятся крайне неодобрительно, словно сорвавшийся человек совершил нечто непристойное. А затем от толпы посетителей отделился священник: холеный, в добротной одежде, чистый и опрятный – никогда прежде я не видела его в Челси. Он приблизился к кричащей женщине и строгим голосом велел ей взять себя в руки и прекратить истерику: все случилось по воле Божьей, которую ей следует смиренно принять и благодарить Бога за собственное избавление от смерти. Женщина подняла полные отчаяния глаза и в изумлении уставилась на священника, словно он говорил на иностранном языке, а после разразилась неистовым воплем: «Бога? Какого Бога? Его нет, есть только Гитлер и дьявол!» Когда преподобный вновь начал елейным голосом увещевать несчастную женщину, я подошла к ней, села рядом и, обняв за плечи, принялась укачивать, как баюкают плачущего от боли ребенка. Постепенно бедняжка затихла, ее горячее негодование уступило место горьким рыданиям. «Она должна принять случившееся, а не отдаваться злобному возмущению, – заявил священник, обращаясь уже ко мне. – Принятие воли Божьей – часть христианской веры». Я смотрела на его белые пальцы, ухоженные ногти и вспоминала преподобного Эроусмита, который голыми руками лихорадочно растаскивал обломки бетонной стены, чтобы освободить оказавшегося под завалом семнадцатилетнего паренька. Или преподобного Ньюсома, который ночь за ночью спускался вместе со своими прихожанами в бомбоубежище, чтобы вместе с ними пережить очередной кошмар «Блица», или преподобного Садлера из церкви Всех Святых, который устроил у себя в кабинете наблюдательный пункт для волонтеров и самоотверженно пытался защитить старинное здание от огня. Его церковь теперь тоже лежала в руинах. Я думала о Кэтлин и Энн, чья жизнь оборвалась совсем недавно, о Пенти – беспомощная девочка осталась одна на всем белом свете. Я вспомнила Сесила и Ларри, которые приехали с другого конца света, чтобы помочь Британии в трудный час. Я вспомнила многих моих друзей – и промолчала. Мне казалось, тут не о чем говорить.

Когда женщина немного успокоилась, я отвела ее в общественную столовую, заставила выпить чаю, проглотить таблетку аспирина и немного брома. «Бог? – повторяла она вновь и вновь. – Какой Бог? Бога нет! А если есть, он – дьявол!» Ее гнев сменился тоскливой покорностью. Как и я, женщина осталась без крыши над головой, теперь ей придется идти в муниципальный приют. Приют представлялся бедняжке чем-то вроде богадельни – ужасная перспектива. Погибший муж был для нее единственным светом в окошке. «Его не назовешь красавчиком, – говорила мне женщина, – но разве в этом дело? Мы прекрасно ладили, жили душа в душу. Он был добрый, мухи не обидит. Чем он заслужил такую смерть? Почему его должно было разорвать на куски?» Действительно, почему? Вопрос, на который не было ответа, кроме разве что ответа, который дал тот холеный благочестивый священник.

Мне трудно было расстаться с этой маленькой испуганной женщиной, которая с робкой надеждой спрашивала совершенно постороннего человека, нельзя ли ей уехать вместе со мной из Лондона. Но я не решилась взять бедняжку с собой, поскольку родственники, согласившиеся приютить нас с Ричардом на несколько дней, и так были не восторге от нашего визита. Я оставила мою новую знакомую на попечении служащих Женской добровольческой армии – они подберут ей одежду и найдут какое-нибудь жилье.

Сюзанна поехала вместе со мной – купить самое необходимое на первое время, – а затем друзья усадили нас с Ричардом в машину, и мы тронулись прочь из Лондона. Пробираться по городским улицам, заваленным всевозможным хламом и битым стеклом, было непросто. Кое-где поперек мостовой тянулись пожарные шланги, а многие дома вдоль набережной Темзы походили на обглоданные трупы животных с торчащими наружу внутренностями и сломанными ребрами. Ресторан «Старый ломбард» лежал в руинах, на них работали спасатели. Верхние этажи бывшей детской больницы, где нынче располагался госпиталь, были сильно повреждены. Поравнявшись с тем, что осталось от церкви Всех Святых, мы ахнули. Невозможно было просто проехать мимо, мы остановились и вышли из машины. Я слышала, что здания больше нет, однако открывшееся перед нами зрелище превзошло самые жуткие картины, какие только могло нарисовать воображение: прекрасная старинная церковь превратилась в кучу камней и песка. На месте дома Петита зияла глубокая воронка, словно его выдрали из земли гигантскими щипцами. Лучи весеннего солнца освещали эту страшную пропасть. Сам викарий находился в безопасности, но вся команда пожарных-наблюдателей, включая семнадцатилетнего Майкла Ходжа, приехавшего домой на каникулы, погибла.

Вдоль всей Олд-Черч-стрит дымились черные развалины. В воздухе висел тяжелый едкий смрад. И даже сильный ветер, дувший со стороны Темзы, не мог прогнать его – запах пожарища, который для всех ассоциировался с «Блицем».

Мы слышали, что минувшей ночью доктор Кастилльо снова совершил подвиг. Среди пострадавших на Олд-Черч-стрит была шестнадцатилетняя Эмма Чендлер. Девушка застряла между бетонными плитами. Несколько часов, пока шли спасательные работы, доктор находился подле Эммы, периодически делая инъекции морфина, и постоянно говорил с ней. Вскоре после того как девушку извлекли из-под завалов, она скончалась. Как и та пожилая женщина в соломенной шляпе, чью рану я обрабатывала в пункте первой медицинской помощи.

Мне трудно было покинуть Челси, пусть всего на несколько дней – необходимая, по мнению врачей, мера, если я хочу сохранить ребенка. Я оставляла Челси обожженным и израненным, зная, что больничные морги забиты телами погибших, – это делало расставание еще более мучительным. Над руинами старинной церкви поднималось облако пыли, напоминающее туманную дымку, сквозь эту мутноватую пелену видно было, как в чудом уцелевшем церковном садике весело покачиваются на ветру белые головки нарциссов.