День пролетает незаметно.

Разобравшись с пациентами и перезнакомившись с персоналом, я с удовольствием наминаю столовское овощное рагу с куриным мясом в компании коллег и молодых рядовых–поварят, которые действительно выглядят безумно мило в своих белоснежных фартуках.

Время вечернего обхода уже давно наступило, и я с опаской оттягиваю момент посещения пациента в зоне изолятора.

В руках медкарта Миллера, а рядом еще пара интернов, всученных вдогонку для набора опыта.

Проскальзываю взглядом по белоснежной двери с надписью от которой бросает в дрожь.

Набираюсь смелости и открываю замок палаты.

Вдох… Выдох… Выражение лица каменное, колени предательски дрожат.

Миллер озадаченно переводит взгляд с меня на двух интернов в дверях и обратно. Несколько раз моргает, пытаясь отогнать наваждение.

Да я бы сейчас сама с удовольствием растворилась в воздухе, но…

– Капитан Алекс Миллер, – читаю с медкарты, не глядя в его сторону. – Двадцать девять лет. Диагноз: колотое ножевое ранение, полученное в результате потасовки с гражданскими. Был прооперирован девять дней назад. Получает капельницы с антибиотиком внутривенно. Когда делали последнюю перевязку?

Поднимаю на мальчишек требовательный взгляд.

– Вчера вечером, – проговаривает один из интернов.

– Поднимите рубашку, – прошу капитана равнодушно. – Посмотрим на состояние раны.

Присаживаюсь на край его кушетки и аккуратно снимаю пластырь вокруг шва. Вскрываю наложенную повязку. От прикосновений пальцев, кожа вокруг чувствительно покрывается мурашками.

– Отек спал, ткани чувствительны к прикосновениям, повышения температуры не наблюдается, – продолжаю монотонно. – Воспалений, покраснений и загноений вокруг травмированной области нет. Обработать швы и наложить свежую повязку. Капельницы с сегодняшнего дня можно отменить. Антибиотик продолжаем колоть еще сегодня и завтра… Утром и вечером.

– Какого черта ты делаешь? – хватает меня за руку и притягивает к себе так, чтобы его слова были слышны только мне.

– Выполняю свою работу, – натянуто улыбаюсь. – Да, кстати… С завтрашнего дня вы можете вернуться в часть, капитан. У меня с собой постановление об отмене вашего ареста.

Медленно выворачиваю руку из его хватки. Встаю, смерив холодным негодующим взглядом.

Миллер садится в кровати, порываясь подняться вслед за мной.

– Вернитесь на место, капитан! – отчетливо произношу тоном человека, выросшего в семье военного офицера. Замирает от неожиданности. – Устав и субординацию никто не отменял… Горите желанием быть прикованным к кровати наручниками за неподчинение приказам? Или под трибунал захотелось? Я с удовольствием вам это организую.

– Никак нет, мэм! – медленно чеканит, припечатывая меня взглядом.

– Проследите за ним, – бросаю интернам. – Будет порываться сбежать до утра – вколите успокоительное.

Алекс раздраженно хмыкает в ответ, демонстративно опуская голову на подушку.

– Так–то лучше, – холодно улыбаюсь. – Вам привет, от штаб–генерала, Миллер.

Открываю дверь и выхожу из палаты, оставляя интернов разбираться с перевязкой и уколами антибиотиков.

На трясущихся ногах прохожу в ординаторскую. Закрываю за собой дверь, без сил падая в офисное кресло. Опускаю голову на стол и касаюсь горящей щекой его прохладной поверхности. Зажмуриваюсь, глухо рыча от беспомощности.

– Ты молодец, – успокаиваю себе. – Справилась…

С ним все в порядке… Через неделю снова приступит к служебным обязанностям…

Лицо горит. Нужно что–то более холодное, чем поверхность стола.

Натягиваю ботинки и бахилы. Набрасываю куртку поверх медицинской формы и выхожу во двор, затягивая руки в кашемировые перчатки.

На городок куполом опускается бескрайняя ночь. Погода безветренная и снежная.

Глубоко вдыхаю леденящий воздух, постепенно успокаиваться.

В свете уличных фонарей, кружась и натыкаясь друг на друга пролетают снежинки набирающей силы метели. Крупные хлопья падают на пуховик, волосы и ресницы.

Такой оглушающей тишины не услышишь в круглосуточном улье мегаполиса. Но мне это на удивление нравится.

Протягиваю руку вперед, переворачивая ладонью кверху. Улыбаюсь, когда на нее одна за другой начинают опускаться снежинки.

Алекс, скрестив руки на груди, смотрит в окно зарешеченного изолятора, разглядывая девушку во внутреннем дворике госпиталя.

Доктор, угрожавший ему только что уставом и родственными связями с генералом, ловит снежинки в ладони и улыбается им, радуясь, как ребенок... Находясь за тысячи километров от дома… В стране, которая вовсе не рада чужакам.

Ее это вообще волнует?

Девушка быстро лепит несколько небольших колобков из снега под ногами, водружая их на скамейку друг на друга. Втыкает гравийные камушки вместо глаз и носа в голову снеговика, а палочки вместо рук. Делает несколько шагов назад. Хмуро сводит брови к переносице, оценивая свое творение. Затем удовлетворенно улыбается.

И этот человек оперирует людей…

Как генерал вообще позволил дочери оказаться в военном городке? Недоразумение какое-то...

Алекс задумчиво осматривает ее одежду. Куртка тонкая, шапки нет. Замерзнет же совсем! Местная зима совсем не похожа на городскую в Сан-Франциско.