– А мы можем двигаться быстрее, чем они? – отозвался Роланд.

И конечно, мы не могли.

Клетчатому не нравилось, когда мы разговариваем, так что мы больше ничего не стали говорить, хоть мне и хотелось. Мне хотелось встать и наорать на него. Я уставился в черное небо, затянутое тучами. Стекловары тоже не разговаривали. Досадуя на тишину, я заснул.

На следующий день мы прошли по продуваемому ветрами ущелью в лес, где у деревьев были квадратные стволы. На ветках трещали три фиппокота с зелеными пятнами на коричневой шкурке. Перекликались летучие мыши, но я их совсем не понимал. У здешних был какой-то другой язык.

Идущие впереди свистели и щелкали – и остановились у рощицы радужного бамбука: стволам было лет по десять – двадцать. Наши исследователи везде сажали семена Стивленда. Роща заставила меня вспомнить дом, родных и друзей и девушек Бусин, которые меня не замечали. Наверное, они все сейчас думают про стекловаров что-то хорошее.

Основные выкрикивали приказы. Работники поспешно собирали хворост и обкладывали им бамбуки. Мари смотрела на них. Ее лицо и руки двигались – и я знал, о чем она думает. Это было все равно что наблюдать за тем, как стекловары готовятся нас бить. Я должен был позволить им меня ударить – и вот теперь должен был позволить, чтобы они причинили зло кому-то еще. Я скрестил руки на груди, чтобы не двигать ими.

Мари чуть не заплакала, когда они высекли искру на дерево. Я не люблю Стивленда, но никогда не стал бы ему вредить. И не допустил бы, чтобы ему вредили, но теперь пришлось это терпеть. И ей пришлось. Нам всем пришлось.

Я просвистел, как летучая мышь Радужного города: «Огонь. Плохо». Думаю, она меня услышала.

Бамбук все еще дымился, когда мы снова пришли в движение. Значит, это стекловары сожгли Стивленда у водопада. Наверное, и дома они разрушили, хоть в этом и не было нужды. У них не было на это причин. Я обещал не прибегать к насилию, а они – не такие, как я.

Мы шли быстро. Вечером Сосна сказала, что мы прошли две трети горного склона. Было туманно и сыро. Мы улеглись спать. Я настолько устал, что даже земля ощущалась как подарок. Канг раздал сушеные плоды, и я был такой голодный, что чуть было не проглотил свой целиком.

– Голод заставляет стекловаров торопиться, – прошептал Роланд. – Им хотелось бы двигаться намного быстрее.

– Что нам делать? – спросил я.

Какое-то время никто мне не отвечал, а потом Мари сказала:

– Узнавать, что сможем.

Я попытался заснуть. Я еще никогда не был настолько голоден – и настолько зол. Я ничего не узнал.

Мы снова пошли, как только стало достаточно светло, чтобы разбирать дорогу в холодной мороси. Я шел, завернувшись в одеяло поверх куртки. Дождь отбивал по голому камню унылый ритм. Тропа из каменистой стала размокшей, что было удобнее для широких человеческих ступней, но не для узких копыт стекловаров, а потом начался новый каменистый участок. В какой-то момент мы оказались на каменистой тропе, шедшей вдоль обрыва. Она резко поднималась вверх, а потом опускалась снова и была такой узкой, что корзины стекловаров задевали за скалу. От дождя тропа стала скользкой. Нам пришлось ступать медленно и осторожно. Я старался не смотреть вниз с обрыва, до которого был всего шаг.

Роланд вскрикнул, и мы все повернулись, но я уже заранее знал, что кто-то упал. Я эгоистично пожелал, чтобы это был не он, – просто потому, что он один из нас, член нашей команды, а мы на этой стороне горы совершенно одни. Я повернулся так быстро, что поскользнулся, и на один ужасный момент мне показалось, что я упаду… и в этот же момент я понял, что его голос донесся снизу, а не сзади.

Еще не посмотрев вниз с обрыва, я уже знал, что увижу. Роланд падал. Его тело ударилось о каменистый выступ, и крик закончился громким хрипом – и он продолжил падение, и его руки и ноги беспомощно дергались. Он упал на тропу далеко внизу – и треск разнесся эхом. Я замер, ожидая стона, высматривая движение… хоть что-то… но он лежал на мокрых камнях ничком и не шевелился, словно кукла. А потом он шевельнулся. Нет, это из его рюкзака выглянула кошка. Она осторожно выползла – зеленая, как его волосы, – и ткнулась носом ему в щеку.

Стекловары уже бежали вниз по тропе. Мари поспешила за ними – а я мог только стоять и смотреть.

Мари осмотрела Роланда – на это ушло мало времени. Повернувшись к нам, она покачала головой. На таком расстоянии выражения ее лица рассмотреть не удавалось. Она подняла кошку. Предводители стекловаров перекрикивались и активно жестикулировали в адрес Мари. Она сняла с Роланда рюкзак и вытащила его одеяло. По диагонали ткани хватило, чтобы завернуть его целиком. Клетчатый подозвал работника – кажется, того, которого он ударил у водопада, – и заставил его снять с себя корзины. Роланда положили ему поперек спины (на узкой тропе идти будет сложно), а потом мы все пошли дальше.

Роланд погиб. Я ненавидел его по множеству глупых причин. Ему никто не отказывал в сексе, и работа у него была важная, а я обжигал пальцы у печей, и ни одна женщина меня всерьез не принимала. Это все теперь не имело значения. Я знал его всю мою жизнь, и он раздражал, но он никогда не делал мне больно. Я вообще не мог представить себе, чтобы он кому-то сделал больно. И он не был неуклюжим. Он не виноват в том, что поскользнулся. Это стекловары виноваты. Они заставили нас идти слишком быстро.