— Во что я был одет?

— На вас было очень элегантное одеяние песочного цвета с яркой бордовой окантовкой. Вы не принадлежали ни к властям, ни к людям Пилата, но, глядя на вашу одежду, которую тогда мало кто мог себе позволить, и на вашу аккуратно подстриженную бородку, я поняла, что вы были богаты. Конечно, это были вы, Брайан! Я в этом не сомневаюсь.

Мы недоуменно уставились друг на друга.

Разумеется, тут психиатр мог бы сказать: «Все это — проекции ума. Ты — известный врач, проводишь семинары в Институте Омега. Ее боль прошла, поэтому вполне естественно, что она верит в то, что видела тебя во время регрессии». Что, правда, то, правда. Но, ведь, она точно описала мою внешность, одежду и бороду, а также всю обстановку и ситуацию, в которой я видел себя во время своей регрессии много лет назад. Лишь трое друзей полностью слышали от меня историю той моей регрессии, и Виктория никак не могла знать, как я выглядел и во что был одет.

Здесь происходило нечто замечательное, чему я не мог дать объяснение. Это выходило за рамки всего того, что было связано со здоровьем и исцелением, и относилось к сфере чего-то запредельного. «Сему назначено быть», сказал ей Иисус, исцелявший людей. Я чувствую, что это очень важные слова, но пока не берусь их истолковывать.

На следующий вечер после окончания конференции Виктория позвонила мне, все так же потрясенная тем, что ей открылось. У нас обоих, как у ученых, были все основания считать ее видение Иисуса правдой. По некой, пока не понятной нам обоим причине, нас вынесло за пределы нашей науки, поместив в две точки, в которых нам было суждено встретиться ради того, чтобы она могла исцелиться. То, что она видела меня в Иерусалиме, было не случайностью и не фантазией: это означало, что спустя тысячи лет, мне предстоит стать средством ее исцеления.

Я попросил ее поддерживать со мной контакт, и мы регулярно беседовали. Она до сих пор не испытывает боли при ходьбе и даже может танцевать. Когда она в очередной раз пришла к своему парикмахеру, он удивился тому, что на ее волосах краска так хорошо держится, но затем понял, что ее полосы снова стали расти черными: им вернулся естественный цвет. Как она утверждала, ее врач буквально отказывался верить, что она теперь может ходить и танцевать без боли. В октябре позвонил ее фармацевт, обеспокоенный тем, что она не обновила свой рецепт па обезболивающие препараты. «Мне они больше не нужны. Со мной все в порядке» — сказала она ему и даже расплакалась, сама себе не веря.

Эвелин работала в фирме, занимавшейся вопросами слияния компаний и приобретения прав в результате покупки акций. Когда дело касалось крупных компаний, в которых крутятся миллионы долларов, то оплата услуг, оказываемых фирмой, где работала Эвелин, также выражалась в семизначных цифрах. Поэтому Эвелин имела хороший ежемесячный заработок, который в конце года обычно удваивался или утраивался за счет премиальных, выплачиваемых за внесение вклада в развитие нового бизнеса.

Это была стройная привлекательная женщина лет тридцати пяти, с черными, коротко стрижеными волосами — почти клише молодой женщины, занимающей руководящую должность. Ее одежда отражала ее успех: костюм и сумочка от Шанель, шарфик от Эрме, туфли от Гуччи, наручные часы от Ролекс, а также бриллиантовое ожерелье. Однако когда я заглянул в ее глаза, — что было нелегко, поскольку всякий раз, когда она ловила на себе мой взгляд, она тотчас отворачивалась, — я увидел в них печаль. В ее глазах не было блеска — блестели бриллианты на шее.

«Мне нужна помощь» — произнесла она в тот момент, когда мы обменивались рукопожатиями.

Пока она у меня сидела, я видел, как она нервно заламывает пальцы сложенных на коленях ладоней. Я увидел, что она склонна выражать свои мысли простыми повествовательными предложениями, произнося их неестественно громким голосом.

— Я несчастлива.

Далее последовало молчание.

— Последнее время… я утратила свою веселость.

Эта фраза показалась мне уж слишком формальной. Но затем я вспомнил, что это цитата из «Гамлета». Иногда пациенты, чтобы не использовать свои слова, говорят чужими цитатами. Это своего рода защита, способ маскировки чувств. Я ждал, когда она продолжит. Действительно тут пришлось некоторое время подождать.

— Я так любила свою работу. Теперь я ее ненавижу. Я так любила своего мужа. Теперь мы развелись. Когда мне приходится с ним встречаться, я не могу на него смотреть.

— И когда произошла эта перемена? — поинтересовался я.

— Вместе с взрывами террористов-смертников.

Этот совершенно неожиданный ответ заставил меня задуматься. Иногда резкие перепады между радостью и подавленностью часто бывают спровоцированы такими факторами как смерть родителя (позднее я узнал, что отец Эвелин умер, когда она была еще ребенком), потеря работы или продолжительная болезнь (здоровье Эвелин было превосходным). Но вряд ли к разряду таких распространенных факторов можно отнести теракт, разумеется, если теракт напрямую не коснулся самого человека.

— Бедные евреи. Бедные евреи, — начала она плакать. — Эти чертовы арабы! — добавила она, переводя дыхание и утирая слезы.

Употребление такого, казалось бы, нехарактерного для нее ругательного слова служило указанием на то, что в ее душе кипела ярость.

— Значит вы — еврейка? — спросил я.

— Всем сердцем и душой.

— А ваши родители так же ревностно отстаивали свои убеждения, как и вы?

— Нет. Они не были слишком религиозными. Да и я тоже. Их не особо интересовала судьба Израиля. Но для меня эта страна много значит. Арабы собираются ее уничтожить.

— А как на это смотрит ваш муж?

— Он утверждает, что он — еврей. Хотя ему тоже нет никакого дела до Израиля. Это одна из причин, почему я его ненавижу.

Она враждебно уставилась на меня, возможно, потому что, несмотря на все ее страстные речи, я оставался спокоен.

— Послушайте! Ведь я потеряла всякий интерес — и к еде, и к сексу, и к любви, и к работе. Я так расстроена, так недовольна. Я не могу спать. Я знаю, что мне нужна психотерапия, а у вас прекрасная репутация. Помогите мне.