Голова идёт, кругом, в глазах темнеет.

– Ну-ну...
– подхватывает меня под руку, усаживая.
– Повода нет. Ожог угрозу жизни не несёт. Отравление газом умеренное. Полежим на капельницах и кислороде ещё сутки. Понаблюдаем. Потом переведем в терапию. Ну и в отпуск после больничного. На какой-нибудь хороший морской курорт.

– Да?... Спасибо....
– шепчу.
– А можно я...
– перевожу взгляд на его палату.

– Пять минут. Как выйдет медсестра. Не положено у нас, вообще-то. Да и говорить он пока не может. Связки тоже повреждены. И под снотворным, к тому же.

С мягкими коленями захожу в палату.

Он по пояс закрыт простыней. На шее повязка, на глазах - тоже. Под носом прозрачные трубочки с кислородом. Полопавшиеся губы намазаны чем-то блестящим.

Он кажется таким уязвимым сейчас, что внутри меня щемит.

Горло перехватывает, не могу и слова сказать.

Пододвигаю стул. Сажусь, беру его за руку, втыкаюсь губами в плечо. Слезы текут...

– Вер....
– хрипит он еле слышно, сжимая мои пальцы.

– М?

– Алина пере-еха-ла вниз?

– Что?!

О чем он вообще?!

Навзрыд начинаю реветь ему в плечо.

– Ё...моё....
– хрипит.
– Натво-ри-те... там... без... меня... дел.

– Молчи!
– шиплю на него.
– Нельзя говорить тебе.

– А о-рать? Очень хочет...ся.… о-рать.

– Больно?!
– ахаю я.

– Нет... На тебя о-рать.

– Почему?...

– За-раза ты... С мужи...ками своими....

– Боже.

Подскакиваю на ноги.

Бредит?!

Бегу за врачами.

– Доктора сюда, пожалуйста!

– Здорово, братишка. Ты как?

– Мхм....
– кивая, поднимаясь с кровати.

Говорить могу, но врачи не рекомендовали.

По венам - обезболы, антибиотики, противокакие-то-там... Привычный, в целом, коктейль. Не первый раз влетаю. Я вообще нормально переношу такое. Болевой порог у меня высокий и здоровье как у быка.

В этот раз потяжелее.... Сорокет приближается, что ли?

– Вера сегодня больше не приедет. Суд у неё. Твой она перенесла.

Киваю.

Она написала.

Мы как-то внезапно поссорились сегодня утром. Она приезжала, привозила вещи, лекарства, детские пюре для меня, на которых сейчас придётся посидеть, и привозила ещё документы на подпись по моему суду. Чтобы его перенесли на два месяца.

Я вёл себя с ней как обиженный мальчишка, да. Не имея даже возможности высказать, а в чем собственно проблема. Ибо - немой. Криво пообщались через текст:

Я: "Ты ничего не хочешь мне объяснить, Вера про свои переписки?".

Она:

– А ты ничего не хочешь мне.... объяснить?

Я: "Не увиливай от ответа, будь добра."

Она:

– Хорошо, я объясню. Ключи от машины я у Аделины забрала. Антонов пригнал ее к тебе домой.

"К тебе". А раньше говорила - "к нам".

– Аделина оставила там... некоторые свои вещи. Но вернёшь ты их уже сам. Я не готова этим заниматься, у меня твой суд и мой суд.

Что там она могла оставить, блять?!
– закатываю недовольно глаза.

– Слушайся врачей....
– суховато и грустно.
– Ты очень нужен детям.

А тебе, всё? Не нужен больше???

А я не смог заставить себя оправдаться за эту ситуацию с Аделиной, потому что она не оправдалась за свою.

Херня какая.... Как дети, честное слово!

И я маюсь в палате, переживая, что она теперь сольётся с нашей истории. И даже уже не из-за суда переживаю.... А потому что она уже часть нашей жизни. Мои сыновья её любят. Я люблю...

Но если моя женщина решила потроить в переписках, то...

То что , Добрыня, ну её нахуй?!

Бля-я-ять... Не получается так.

По жопе бить можно? Я бы высек!

А если реально всё ещё планирует свалить к своему Карлсону? Заграница дело такое - всегда манит русских женщин.

Никак у меня Вера в такие схемы не ложится! Ну вообще никак... Зачем тогда переписки подчистила? Что за нахуй я тогда читаю в книге?

Отмахиваюсь от этих мыслей. Все потом. И высеку потом.

Набираю на телефоне, показываю экран брату.

"Во сколько суд?"

– Скоро....
– бросает взгляд на экран телефона.

"Привези мне вещи, пожалуйста!"