Потому что херня - хернёй, это мы будем потом разруливать, а на суде я ее одну не могу оставить. Я обещал, что сделаю все, чтобы её усилить. Она делает всё для меня и пацанов, несмотря на обиды.

– Не, братишка. Нельзя тебе. Я поеду вместо тебя.

Отрицательно кручу головой. Машу руками, споря с ним.

– Нет, я сказал. Тебе нельзя.

В глазах темнеет. Прикладываю кислородную маску ко рту. Вдох....

– Вот. Я об этом, Добрый. Ложись, читай книжку. Там обнова...

"Больше этого автора не читаю!" - оскаливаюсь я.

– Почему?

"Разонравился!".

– И даже не пытайся, Добрый. Я предупредил, что ты не в себе и чтобы тебе вещи не давали ни под каким предлогом.

"Да в себе я", - пишу ему.

Как же мне свалить отсюда? Брат тот ещё упертый баран. Если решил, что я должен лежать, с места не сдвинешь.

"Ник, дойди до моего врача. У меня по страховке там что-то уточнить нужно. Поговори с ним."

Ник уходит.

Я стаскиваю из пустой сестринской баллончик с кислородом, надеваю куртку Ника, вытаскиваю ключи от его машины с правами, оставляю на кровати.

Сваливаю, пряча баллончик под куртку. Это так... На всякий.

У больницы ловлю такси. Доезжаю до дома, там никого... Собака, кот. Очень рады меня видеть! Да и я их.

Переодеваюсь.

В моей машине на переднем сиденье шарф и кожаные перчатки Аделины. И парфюмом несёт так, что хочется проветрить.

Ну, вот нахуя так делать?!

На светофоре, злясь, запихиваю все в пакет. Завязываю покрепче. Зашвыриваю назад.

Это немного отрезвляет.

Ты будешь за это оправдываться, Добрый!
– настраиваю себя

Верины косяки - это Верины. Они никак не оправдывают твои. Даже если их и не было. Но пока она считает, что были, они абсолютно реальны.

Чего ты там собрался ей предъявлять за переписки, пока она думает, что ты с Аделиной за её спиной мутишь?

Подъезжаю к зданию суда. Вдыхаю несколько раз кислород.

Выхожу. Поднимаю взгляд на лестницу. Тяжело мне ещё.... Вверх по лестницам.

– Бать!

Оборачиваюсь, Ярый мой.

– Пап, ну ты чё?!
– обиженно вздрагивает его лицо.
– Нельзя же!

Молча взъерошиваю его шевелюру. Наши девочки на кону.

Веду взглядом по окнам здания суда.

– Сядь в машину, пап! Все, я дядьке звоню! Я в Скорую звоню!

– Сын....
– хриплю я, хмурясь и отрицательно качая головой.

Поднимаюсь по ступеням. Ярик идёт за мной.

– Мирон где?
– шепчу.

– В Спарту отвёл. Там группу мелких на самбо набирают.

– Мирон же не хочет.

– Захочет!

Уточняю, где суд у Богомоловых.

Третий этаж.... Лифта нет в здании.

Но мы поднимаемся. С перерывами в пролетах. Чувствую себя развалиной...

У кабинета, где идёт суд на единственном стуле сидит Алинка. Иринка, приложив ухо к двери, подслушивает.

– Добрыня!
– подскакивают они.

– Папа нас заберёт?
– ловит мой взгляд.

Показываю ей "тихо". Открываю дверь, захожу внутрь. Сажусь с краю.

Судья переводит на меня взгляд.

– Саянов....
– хриплю я, представляясь.

Вера оборачивается. Лицо в контрастных пятнах, растерянная...

– Вы же в реанимации, нет?
– дёргает бровью.

Демонстрирую ей баллон, пожимая плечами.

– Ясно.

Поднимает бумаги, с вниманием пролистывает их.

– Служба спасения... Мхм... Что же вы, Добрыня Никитич, руки распускаете на жену и детей. Уважаемый человек... Награды имеете... Жизни спасаете....

Мои глаза увеличиваются от неожиданности.

Чего?!

– Это ложь!
– рявкает Вера.
– Это клевета. И за эту клевету Богомолов ещё получит от нас иск.

– Ясно.

– В связи с новыми обстоятельствами, разбирательство откладывается на срок.... на четыре недели. Пока комиссия по делам несовершеннолетних не прояснит новые обстоятельства дела. Суд считает, что дети в этот период должны находиться с отцом. С этого момента и до решения по делу суда.

– Как?!
– ахает Вера.
– Но это все неправда.

– Вот комиссия это и выяснит. Судебное заседание объявляется закрытым!

Начинается движение. Выходят судебные приставы, Гном...