Носитель и разносчик семян слиты в единый дуэт. Вначале своими равномерными индивидуальными звуками живой колокольный звон создают именно самостоятельные амебы.

Природа играет на этих колокольчиках, превращает их в согласии с новым мотивом в клетки тканей и выстраивает из них форму, приспособленную для перенесения семени при помощи ветра.

Для нас этот процесс столь же непостижим, как и смена мотивов в сонате Бетховена. Однако наша задача состоит не в том, чтобы сочинить природную сонату, а лишь в том, чтобы записать ее партитуру.

Мы еще находимся в самом начале исследования беспозвоночных в том, что касается технических вопросов. Образование органов, занимающих свое место в простейшей общей схеме, из зачатков можно связать с тем, что значение каждого зачатка закрепляется его позицией в отношении целого, и тем самым исключается выпадение значения или его удвоение.

Эта фиксация столь надежна, что, как было продемонстрировано Шпеманом, имплантат из эпидермиса головастика, пересаженный зародышу тритона на то место, где должен развиться его рот, становится ртом головастика, поскольку вместе с клетками лягушки была трансплантирована и партитура образования ее рта.

Такое же несоответствие мы бы получили, если бы вырвали лист из партии первой скрипки и поставили бы его на соответствующее место в ноты для виолончели. Для партитур развития формы показательным является создание туннеля личинкой гороховой зерновки. В данном случае контрапункт, который становится мотивом создания туннеля, — это образ самого жука, который возникнет только в будущем и который бы погиб, если бы личинка не создала для него выход из горошины. Как мы видим, будущий образ организма может играть в его развитии роль мотива.

Эти наблюдения открывают новые перспективы. Если будущий образ, представляющий собой цель развития, сам может стать мотивом, то в этом случае прав К. Е. фон Бэр, когда он говорит о целеполагании при возникновении живых существ. Однако его исследование не отражает всего положения дел.

Когда паук плетет свою сеть, то мы можем видеть в разных этапах создания паутины — рамы, имеющей лучевое строение, — одновременно цель и мотив создания рамы. В качестве цели создания сети должна быть названа сама сеть, но никак не муха. Однако очевидно, что при создании сети муха служит и контрапунктом и мотивом.

Ярким свидетельством того, сколько загадок таит в себе техника природы, являются способности березового трубковерта. Жучок-долгоносик с хоботком, который может быть использован как лобзик, и крупный лист березы, который ему необходимо надрезать, противостоят друг другу как контрапунктно соединенные партнеры. Траектория надреза должна идти так, чтобы впоследствии жук без труда смог свернуть нижнюю часть листа в трубочку, в которую он отложит свои яйца.

Очертание этого пути, имеющего характерный изгиб, представляет собой постоянную величину для всех трубковертов, хотя на березовом листе нет никаких указаний для его построения. Является ли сам «постоянный путь» мотивом для своего возникновения?

Ответ на этот вопрос остается одной из тайн, с которыми мы сталкиваемся на каждом шагу, исследуя технику природы.

Вероятно, первым исследователем, который занялся проблемами техники природы, был Жан-Батист Ламарк [72] . Во всяком случае, предпринятая им попытка связать возникновение у жирафа длинной шеи с высокими стволами пальм можно рассматривать как первое указание на существование контрапунктной согласованности.

Затем интерес к технике природы полностью угас, и его место, в первую очередь благодаря Эрнсту Геккелю [73] , заняли рассуждения о влиянии предков. Никто не станет усматривать в том, что амфибии произошли от рыб, техническое достижение. От подлинных вопросов техники нас в особенности отвлекало иллюзорное представление о так называемых рудиментарных органах.

И лишь после того, как Ханс Дриш доказал, что из разрезанного надвое зародыша морского ежа получаются не две половины, а два морских ежа в половину нормальной величины, стало возможным более глубокое проникновение в тайны техники природы. Ножом можно разрезать на две части любое тело, но не мелодию. Мелодия песни, которая слагается благодаря свободной игре живых колоколов, остается прежней, даже если ее исполняет лишь половина колоколов.

В другой раз у меня возникли ассоциации с биологией, когда я слушал «Страсти по Матфею» в прекрасной церкви Святого Михаила в Гамбурге. Это величественное произведение, сотканное из прекраснейших песнопений, устремлялось вперед, словно стальная поступь судьбы. Очевидно, что это течение музыки не имело никакого отношения к прогрессу, который ученые склонны приписывать временному ходу событий в природе.

Мы должны спросить себя, не является ли, подобно «Страстям по Матфею», единой композицией и та великая драма, что разворачивается в природе с момента появления жизни на нашей планете, в глубинах и на вершинах?