Однако тот, кто слышал музыку, исполняемую клоунами, играющими на инструментах, ничего не производящих, кроме шума, — расческах, коровьих колокольчиках и т. д., — может убедиться в том, что такой оркестр может создать какофонию, но никогда не сыграет симфонию.

Инструменты настоящего оркестра при ближайшем рассмотрении обнаруживают контрапунктное соотношение уже в своем строении.

Еще отчетливее это видно в природном оркестре, например, в таком, который представляет собой луг. Достаточно лишь вспомнить здесь о цветке в четырех окружающих мирах. Наиболее ярко раскрывается перед нами согласие между строением цветка и строением пчелы, о котором можно сказать:

Здесь мы выразили основной постулат всей техники природы. В нем мы узнаём гётевскую мудрость:

Но теперь мы можем завершить изречение Гёте и сказать:

Солнце — небесное светило. При этом небо — порождение глаза, который воздвигает здесь самую далекую плоскость, замыкающую пространство окружающего мира. Безглазые существа не знают ни неба, ни солнца.

Основное техническое правило, которое получает выражение в цветочности пчелы и пчелиности цветка, мы можем теперь приложить и к другим рассмотренным нами примерам.

Очевидно, что паутина устроена по-мушиному, поскольку мушиным является сам паук. Говоря о мушиности паука, мы имеем в виду, что строение паука вобрало в себя определенные мушиные элементы. Они были заимствованы не у какой-то определенной мухи, а у ее архетипа. Проще говоря, мушиность паука означает, что композиция ее тела вобрала в себя определенные мотивы из мушиной мелодии.

Весьма отчетливо выражено проникновение отдельных мотивов млекопитающих в строение тела клеща. Еще более заметным является воздействие мотива летучей мыши на то, как устроен орган слуха мотылька.

Повсюду в качестве мотива формообразования выступает именно контрапункт. Об этом нам должно быть известно благодаря строению предметов обихода человека.

Кофейная чашка с ручной ясно указывает на контрапунктные связи между кофе, с одной стороны, и рукой человека — с другой. Эти контрапункты в первую очередь влияют на мотивы, которыми необходимо руководствоваться при создании чашки. Они даже важнее, чем материал, из которого сделана чашка.

Тезис о том, что кофейная чашка устроена по-кофейному, звучит как сама собой разумеющаяся банальность. Между тем в нем заключено нечто большее, чем кажется на первый взгляд. Он говорит не только о назначении чашки, которое состоит в том, чтобы вмещать в себя кофе, но также и о том, что это назначение одновременно должно быть мотивом при ее изготовлении.

Учение о значении достигает своей кульминации в выявлении данных обстоятельств. Значение, которое имеет для нас предмет нашего обихода, заключено в его функции, и эту функцию всегда можно возвести к контрапунктному сцеплению между предметом и человеком, которое в то же время служит мотивом для осуществления этого сцепления.

По своему значению стул как возвышающаяся над уровнем земли или пола потенциальная возможность сидения состоит лишь из соединений с различными контрапунктами. Горизонтальные поверхности, спинки сидений и подлокотники находят свои контрапункты в теле человека, образуя с ними соединения, тогда как ножки стула явно соединены с контрапунктом пола. Для столяра все эти контрапункты служат мотивами при изготовлении стула.

Было бы излишним останавливаться и на других очевидных примерах. На наш взгляд, достаточно указать на все предметы нашего обихода, при помощи которых мы выстроили связи между собой и природой, при этом, однако, не приблизившись к ней, а еще более отдалившись от нее. Затем в ускоряющемся темпе мы стали выстраивать дополнительные связи к уже созданным, так что они являются необозримыми уже в простейших машинах, используемых живущим в согласии с природой человеком. В больших городах нас окружают лишь искусственные предметы, ибо даже деревья и цветы в наших садах, которые мы выкапываем и пересаживаем по нашей прихоти, вырваны нами из целостной естественной среды и сделаны предметами человеческого обихода.

Столь высоко восхваляемая техника, служащая человеку, совершенно утратила чувство природы, хотя она и заявляет о том, будто может решить глубочайшие вопросы, такие как соотношение человека и божественной природы, при помощи своей весьма ограниченной математики.

Но всё это несущественно. Гораздо важнее составить представление о том, какие пути прокладывает себе природа, чтобы из недифференцированного зародыша могли развиться ее существа (которые она не собирает, подобно нам, из отдельных деталей).

В фильме Арндта о возникновении слизевика в качестве первой фазы жизни был показан ускоряющийся прирост свободных амеб, которые образуют контрапунктное построение с бактериями, являющимися их пищей. Как только пища поглощена, в силу сразу же вступает в качестве мотива новый контрапункт и превращает громоздящиеся друг над другом амебы в клетки тканей растения, стоящего на ветру.

Если мы заглянем в жилой мирок слизевика, легким нитяным комком возвышающегося на куче старого конского навоза, то наряду с семеносным грибом мы обнаружим в качестве единственного действенного природного фактора лишь ветер, распространяющий семена.