Часы показывали без десяти восемь. Поблагодарив за угощение, я поднялся, чтобы еще раз пересчитать деньги, лежащие в рюкзаке, уточнил:

— Ма, точно эти люди придут?

Она кивнула:

— Да, сперва одни, через двадцать минут другие. Если и их директор не запугал.

— Большой вопрос, кто ему донес, — проворчал Алексеич. — Узнаю — ноги повыдергаю.

Н-да, оказывается, есть ненулевая вероятность, что никто сегодня не придет. Возможен такой вариант: кто-то из владельцев акций пошел к директору и рассказал про маму, получив какие-то преференции. Но скорее доносили не ради выгоды, а из любви к искусству художественного стука.

Обидно! В худшем случае я лишусь земли на триста тысяч долларов, в лучшем — на девяносто тысяч.

— Кто не придет, тот и есть стукач, — предположил я.

— Ой, не факт, — покачал головой Алексеич.

— Еще утром все говорили, что придут, — без особой уверенности сказала мама.

— Обещать — не значит жениться, — буркнул Алексеич, скрестив руки на груди.

Я принес из спальни круглый будильник-ревун на железных ножках, чтобы все могли следить за временем. Было волнительно, но я старался не подавать вида, что нервничаю. Боря и Алексеич скучали, мама психовала, как и я.

Трель звонка раздалась в три минуты девятого. Мама вскочила, скомандовала:

— Боря, Вася, ждите в зале, чтобы не пугать продавцов количеством людей. Мы с Пашей будем на кухне.

Продавали акции, двадцать штук, две женщины: пожилая невысокая мать и ее длинная дочь с лошадиным лицом и вечно отрытым ртом, будто беднягу мучали аденоиды. Обе владели десятью акциями.

Едва переступив порог, мать заявила:

— Сразу предупреждаю: наши мужчины ждут в машине во дворе. Только попробуйте чего!

Мама развела руками:

— Марья Ильинична, мы же свои! Что вы такое говорите!

Не разуваясь, женщины прошли на кухню, отказались от кофе (вероятно, боясь, что их наклофелинят), и продали ценные бумаги двумя траншами по десять штук. Сто пятьдесят тысяч долларов плюс столько же.

Получив деньги, довольна Марья Ильинична сунула их в сумку и ретировалась. Знала бы она, сколько эти бумажки будут стоить через тридцать лет — ее взял бы Кондратий.

А вот гостей с шестью акциями мы прождали до девяти, но они не явились.

— Неужели Юлька донесла, — наморщив лоб, вслух рассуждала мама. — Она казалась такой милой! Мы же дружили!

Алексеич, перекочевавший на кухню, проворчал:

— Змеюка подколодная твоя Юлька. Крыса завистливая.

— Обидно, — покачала головой мама.

Мне если и было обидно, то самую малость. Двадцать восемь акций я заполучил, да плюс четыре маминых! Этого более чем достаточно. Пусть лежат. Придет время, буду думать, как применить доставшуюся мне землю, правда, придет оно не через десять и даже не пятнадцать лет.

После минутного молчания Алексеич спросил:

— Деду вашему еще акции нужны? Я с мужиками поговорю, может, кто не продал.

— Нужны, — закивал я.

— Все равно увольняться, — вздохнул он, посмотрел на маму с тоской и не удержался, провел пальцами по ее щеке. — Поехал я.

Ну, слава богу, что не переедет к нам на ПМЖ! Мама вскочила, сжала его руку.

— Останься! Я… мне страшно одной!

Дверь распахнулась, в квартиру ворвалась Наташка, увидела Алексеича и оцепенела, уронив:

— Здрасьте! А че за кипеш?

— Все в порядке, Наташа. — Алексеич полез в сумку, достал пакет вафель, вытащил две и протянул Натке, а остальное убрал. — Держи, съешь к чаю.

— Спасибо. — Нааташка смотрела на вафли с таким видом, словно ожидала от них какой-то подлости.

Мама отправилась провожать Алексеича, и ее долго не было, а я гадал, что там у них, ведь раньше он к нам в гости не хаживал, а теперь — давайте чай попьем, поговорим. Точно почву для интервенции готовит.

Для мамы это вроде как неплохо, у нее появится мужчина, способный защитить и позаботится о ней. А для нас — просто вилы: чужой мужчина с нами на сорока квадратах квартиры со смежными комнатами — мечта просто. К тому же у нас свой уклад, у него свой, мы по-любому будем конфликтовать, и этот конфликт может разгореться до небес. Особенно, когда Наташку выселят на кухню. Или, когда Боря захочет смотреть боевик, а Алексеич — футбол или что он там любит.

В итоге, как бы ни было все гладко и красиво у них с мамой, все разрушится из-за нас. Я-то понятливый, могу потерпеть или промолчать, а Боря и Натка терпеть не будут. «Ты кто такой, чтобы в моем доме порядки наводить?» — самая частая и вполне обоснованная претензия к отчиму.

Умный мужчина не станет к нам селиться, понимая, чем это грозит. Мужчина развитый, даже если поселится, не станет лезть в дела чужих взрослых детей и поучать их. Может, конечно, мне показалось, но Алексеич не оставил впечатление умного человека.