«К сожалению, наша страна столкнулась с политизацией судебных решений. Мы с вами знаем о деле Илашку, где Российскую Федерацию обвинили в том, к чему она не имеет никакого отношения. Это чисто политическое решение, подрыв доверия к судебной международной системе. И депутаты Государственной Думы обратили внимание тоже и на это» [436] .

Мы можем ожидать подобных протестов в будущем и из Великобритании.

Во-вторых, чеченские случаи, подробно обсуждённые выше, показывают, что Суд воздержится от применения МГП к жалобам гражданских жителей на нарушения со стороны вооружённых сил, совершённые в контексте вооружённого конфликта. МГП основывается на существовании состояния войны, в которой жертвы неизбежны, и следует ожидать, что гражданские жители будут страдать. Применяя к таким случаям богатую юриспруденцию, через которую он объяснил и расширил статью 2 («Право на жизнь»), Суд показал, что государства будут привлекаться к ответственности по гораздо более строгим стандартам, согласно которым государство должно продемонстрировать, что приняло все возможные меры для защиты жизни и благосостояния гражданских жителей.

В-третьих, я стремился ответить на вопрос, предстаёт ли суд ныне парализованным перед лицом грубых и систематических нарушений прав человека, особенно совершённых в контексте вооружённого конфликта, внутреннего или международного характера. И опять же, чеченские случаи, хотя решения и были вынесены спустя почти шесть лет после рассматриваемых нарушений, показали, что суд способен к разрешению дел убедительным и гибким образом.

Достанет ли у него смелости поступать так в случае Великобритании — это, конечно, открытый вопрос; но тут есть уже множество отличных прецедентов.

Эта глава имеет две цели, ибо я перехожу от ранящей фактичности практики прав человека к критике теоретических обоснований международного права и прав человека.

Во-первых, зададимся вопросом: почему так важно практиковать критику идеологии в международном праве? Я размышляю над работой Сузан Маркс, выдающегося современного марксистского теоретика международного права, автора известной книги и нескольких важных более коротких текстов по критике идеологии [437] .

Во-вторых, подвергнем уважительной критике великого немецкого философа Юргена Хабермаса — как бы привлекателен, всесторонен и увлечён он ни был — за его всё более консервативную и идеологизированную позицию. Я утверждаю, что он — не столько источник потенциального решения, сколько сам по себе представляет проблему. Это, предполагаю я, имеет место как в отношении выведения им прав человека из своих этических и политических концепций, так и его влиятельного понятия «совещательной демократии» [438] .

Я хочу заявить, что проблема Хабермаса, как она описана, симптоматична для существенной тенденции в теоретизировании о правах человека, тем более что они получают всё большее значение в составе международного права. Конкретнее, помещение прав человека в языке, риторике, даже межсубъектной этике, лишает их содержания, которое я полагаю им присущим, исторически и в настоящее время.

Почему следует выступать с критикой идеологии? Сузан Маркс цитирует слова Мартти Коскенниеми, более совмещающего теорию и практику, чем большинство специалистов по международному праву, о том, что им (нам) лучше было бы искать «более конкретных форм политического обязательства», которые могли бы «вовлечь их в фактическую борьбу — и как наблюдателей и как участников, при серьёзном отношении к самоотчёту участников» [439] . То есть он и Сузан Маркс предлагают возможность политики в дурные времена. Есть один бесспорный факт, контекст деградации международного права, который я исследовал в этой книге и не только [440] , и относительно которого Генеральный секретарь ООН недавно сделал зловещее предупреждение. Но он должен уравновешиваться надеждой, что, как говорит Майкл Байерс, «хотя право непременно является результатом и отражением политики, оно всё же сохраняет свою особость и сопротивляется краткосрочным изменениям, что позволяет ему ограничить внезапные перемены в относительной силе и внезапные перемены в политике, вызываемые последовательными переменами в восприятии возможностей и потребностей» [441] ,— и тем фактом, что ООН есть то единственное место, где негегемонистические (то есть слабые) государства могут иметь голос.

В целях этого проекта Сузан Маркс несколько лет назад издала тезисы своей кандидатской диссертации под названием «Загадка всех форм государственного строя: международное право, демократия и критика идеологии» [442] . В этой работе и в разных своих статьях она предпринимает полное исследование идеологии — через исследование, например, Иглтона, Фуко, Дерриды и моего любимца, Славоя Жижека. Идеология, в её понимании, как оно излагается в последовавшей за книгой статье, развившей и ещё более прояснившей её аргументацию,— «не присущее конкретным идеям свойство или характеристика конкретных понятийных строев, а скорее функция способа, которым значение производится, передаётся, постигается и присваивается в различных контекстах» [443] .

Кроме того, идеология относится к «способам, которыми значение служит для установления и поддержания отношений господства» [444] , способам, которыми слова (и другие символические формы) поддерживают неравенства сил [445] .

Она выделяет пять стратегий, которые обычно используют идеологии:

универсализация: «Через процессы универсализации социально-политические учреждения изображаются беспристрастными, инклюзивными (включающими) и прочно основанными на взаимном учёте интересов. Таким способом обществам может придаваться иллюзорное единство, а дифференцированные уровни общественной власти —маскироваться» [446] ;