Этот раздел, поэтому, сосредоточится на «систематических» или скорее «грубых и систематических нарушениях» — как они описаны в статье Менно Камминги 1994 г. [416] , к которой я вернусь ниже.

«Грубые и систематические нарушения» следует отличать от «системных» нарушений, проанализированных Филипом Личем в контексте недавней практики Европейского суда по правам человека [417] . Это — дела-«клоны», «рецидивы», к которым обращены, отчасти, реформы Протокола 14 к Европейской конвенции о защите прав человека. В резолюции в мае 2004 г. Комитет министров Совета Европы убеждал Европейский суд по правам человека предпринять дальнейшие шаги по помощи государствам идентификацией основных проблем — «в максимально возможной степени идентифицировать…, что он считает основной системной проблемой» [418] .

Вопрос грубых и массовых нарушений был обострён конфликтом в Чечне и без сомнения всплывёт в связи с Ираком, особенно если случаи вроде «Аль-Скейни» проложат себе путь в Страсбург; хотя в академической литературе он рассматривался как результат дел, разрешённых Страсбургским судом с начала 1990-х против Турции.

Само собой разумеется, что только минимальный диапазон — почти исключительно гражданских и политических — прав защищён ЕКПЧ. И хотя и группы и отдельные лица (а также юридические лица) могут обращаться к ЕСПЧ, суд оказался неспособен адекватно отвечать на подаваемые в него жалобы. Это стало совершенно ясным в 1990-х, в связи с турецко-курдскими делами.

Курдские случаи иллюстрируют трудности Страсбургского суда при вовлечении в обстоятельства генерализованного вооружённого конфликта. В начале 1990-х конфликт между турецким правительством и Рабочей партией Курдистана (РПК) достиг новых уровней интенсивности. Правительство объявило чрезвычайное положение в юго-восточной Турции, в ходе которого для уничтожения баз и территориальной поддержки РПК государственные силы разрушили тысячи деревень, и три с половиной миллиона сельских курдских жителей стали беженцами в собственной стране. В 1993 г. расположенный в Лондоне Курдский проект по правам человека (КППЧ) [419] начал отправку в Страсбург внушительного ряда прецедентных дел. Наиболее важное из них, основание для многих более поздних побед, «Акдивар и другие против Турции» [420] , было разрешено в 1994 г.

Проблема, свойственная рассмотрению таких дел, была определена ранее. В 1994 г. профессор Менно Камминга предупредил, что «в течение последних четырёх десятилетий надзорная система Конвенции обычно неутешительно отвечала на грубые и систематические нарушения прав человека» [421] . Он указал, что «проблема с грубыми и систематическими нарушениями — не в том, что они более сложны с юридической точки зрения. Скорее, проблема состоит в том, что их рассмотрение имеет тенденцию приводить к меньшему сотрудничеству со стороны государства-нарушителя. Это затрудняет установление фактов» [422] .

Он предвидел, что в результате Протокола 11, предусматривающего, что межгосударственные заявления идут прямо в Большую Палату, государства будут, возможно, обращаться к процедуре ещё более неохотно, нежели прежде. Поэтому он рекомендовал реформы, которые позволят суду рассматривать ситуации грубых и систематических нарушений прав человека proprio moto, то есть, на основании информации, предоставленной неправительственными организациями.

В 1997 г. Ашлинн Рейди, Франсуаза Хэмпсон и Кевин Бойл, представлявшие клиентов-курдов через КППЧ, издали то, что было в действительности продолжением к статье Камминги [423] . Они правильно указали, что «случай систематического и грубого нарушения прав человека не происходит в вакууме или в результате простой небрежности или невыполнения обязательств со стороны правительственных властей. Скорее такой случай требует санкции государства на некотором уровне» [424] . Они поставили вопрос, который часто возникает в ЕЦЗПЧ, а также и в его чеченских делах: «Можно спросить, подходит ли использование механизма индивидуальных ходатайств для обращения к характеру жалоб, порождаемых таким конфликтом» [425] .

Их ответом было, что обращение за помощью к международной юридической процедуре может повлиять на политическую ситуацию. Они перечислили «плоды» привлечения судебного разбирательства:

определение фактов, которые оспариваются или отвергаются преступниками;

объективная оценка ответственности виновников нарушений;

установление рекомендаций или шагов (принудительных или нет) для исправления ситуации;

определение нарушаемых правовых норм и, таким образом, стандартов поведения, которое обязано включать политическое решение;

создание эффективного инструмента для политического воздействия;

предотвращение сохранения масштаба злоупотреблений в результате общественного и авторитетного рассмотрения ситуации.

Они утверждали, что

«…Использованием юридических методов для расследования ситуации грубого нарушения способность преступников действовать безнаказанно может быть ограничена. Власти могут быть разоблачены и оказаться ответственными за свои действия; их способности продолжать такие практики можно воспрепятствовать» [426] .

Они признали, конечно, что степень любого воздействия будет зависеть от эффективности юридических норм и задействованных механизмов.

Все эти соображения, конечно, живительно подействовали на стратегии сотрудничества ЕЦЗПЧ и «Мемориала». Было ясно, что чеченские заявители в первых шести делах не интересовались деньгами, тем более что рассмотрение проходило так долго. Эти чрезвычайно смелые люди прежде всего интересовались получением от самого высокого суда в Европе авторитетной оценки событий, которые они пережили (и в которых погибли их семьи), и признания грубых нарушений, которые они перенесли. Кроме того, они хотели положить основание для обвинения ответственных лиц. В их просьбах об индивидуальных и общих мерах в текущем судебном процессе перед Комитетом министров они настаивают, чтобы российское правительство провело расследование с целью привлечения к ответственности генералов Шаманова и Недобитко, в отношении которых установленные судом факты равносильны обстоятельствам военных преступлений.