реификация, овеществление: Это понятие знакомо по использованию его Карлом Марксом — «процесс, которым продукты человеческого труда предстают как будто они материальные вещи и затем господствуют над теми, кто произвёл их. Благодаря стратегиям реификации мужчины и женщины могут перестать воспринимать общественный мир как результат человеческих усилий, а видеть его вместо этого как установленный и неизменный, объект рассмотрения, а не приложения действий»;

натурализация: «…оспариваемые меры кажутся обычными и самоочевидными, как будто являясь естественными явлениями, принадлежащими реальному миру»;

рационализация: «…через построение цепи рассуждений, логическим заключением которой является статус-кво, можно изобразить, как будто есть серьёзные основания, чтобы вещи были таковы, как они есть. Перемена может, таким образом, показаться иррациональной»;

нарративизация: «…рассказ, помещающий конкретные события в исторический контекст,… может изобразить практики и учреждения достойными уважения и увековечивания, потому ли, что они почтенны, или потому, что они представляют прогресс».

Бронуен Морган во вдумчивом эссе о работе Уильяма Луси также предприняла рассмотрение вклада Сузан Маркс через резкий контраст [447] . Она также обратила внимание на определение Маркс идеологии как «способов, которыми значение… служит для установления и поддержания отношений господства». Но для Морган важно, что оно

«…Сохраняет критичность, но не ту, которая зависит от эпистемологической или ценностной детерминированности… Обманчивый аспект идеологии для неё лежит в претензии представлять „общее благо“, когда материальная действительность асимметричных отношений власти в конкретных общественных контекстах означает, что выгоды фактически получает ограниченный слой общества… Определение Маркс, добавляя материальный анализ сравнительной силы действующих лиц, находящихся под воздействием идеологических ходов, придаёт критичность измерению универсализации, постоянно испытывая „соответствие“ между заявляемыми и фактически получаемыми выгодами. Если затрагивается „истина“, это — не эпистемологически опредёленная система истины, а постоянно динамическая эмпирическая действительность общественных фактов, призванных на службу такой имманентной критике» [448] .

В этом анализе важно, что истина не отвергается, вовсе нет. Вместо этого, она помещается в действительности, а не в языке или формальной логике.

Морган правильно идентифицирует важность динамики в анализе Маркс — и её описание имманентной критики близко к таковому у Теодора Адорно, к которому я обращусь ниже. Для меня самый существенный из этих аспектов так идентифицированной идеологии — отношение, в котором перемена становится немыслимой, иррациональной. И скажу, с позволения Морган, что гарантирована несколько большая эпистемологическая детерминированность.

Но может быть и более радикальный взгляд на условия возможности перемены и то, что ныне эту перемену душит и запрещает. Анализ этой ключевой проблемы можно найти в недавних работах Алена Бадью [449] и Славоя Жижека, утверждающего, что «вот чему в конечном счёте равносильно различие между „формальной“ и „фактической“ свободой: „формальная“ свобода — свобода выбора в пределах координат существующих отношений власти, в то время как „фактическая“ свобода обозначает очаг вмешательства, которое подрывает эти самые координаты» [450] . И «это означает, что „фактическая свобода“ как акт сознательного изменения этого набора [вариантов выбора] происходит только когда в ситуации принудительного выбора человек действует, как будто выбор не навязан и „выбирает невозможное“» [451] .

Как замечает сама Сузан Маркс, критика идеологии в международном праве имеет некоторые довольно простые мишени.

Во-первых, имеется космополитический манифест Иммануэля Канта, в последний раз обнаружившийся в «озабоченном либерализме» Джона Ролза [452] . Он полностью препарирован — та же критика идеологии — Джоном Тасиуласом [453] . Во-вторых, Томас Фрэнк, доминирующая фигура в англо-американской теории международного права, со своими книгами и статьями о праве на демократическое управление, а также книгой «Справедливость в международном праве и международных учреждениях» [454] . В-третьих, Фрэнсис Фукуяма, которого Сузан Маркс подвергает уничтожающей критике [455] . В-четвёртых, получившая величайший успех в послевоенной научной среде Нью-хейвенская школа, политически ориентированные специалисты, которые так часто оказываются в согласии с политикой США [456] . Однако Сузан Маркс справедливо обеспокоена подготовкой оснований для более общей критики; моя же попытка здесь состоит в том, чтобы критиковать Хабермаса и Лафлина.

Далее в этой главе я постараюсь показать, как, через преломление на своих интеллектуальных предшественниках, стратегия Маркс может быть плодотворно применена к проблеме прав человека.

Здесь я хочу исследовать вдохновение, которое Сузан Маркс получает от Карла Маркса, и, по необходимому следствию, от Гегеля. Название её книги взято из работы «К критике гегелевской философии права» — фактически, это отрывок, в котором Маркс обсуждает (ре)конструирование Гегелем принципов монархии:

«Демократия есть разрешённая загадка всех форм государственного строя. Здесь государственный строй не только в себе, по существу своему, но и по своему существованию, по своей действительности всё снова и снова приводится к своему действительному основанию, к действительному человеку, к действительному народу и утверждается как его собственное дело» [457] .