«Вполне может быть верно, что „борьба за социальную справедливость много больше, чем конституционные права“ и что она ведётся через политические партии и движения, демонстрации, протесты, бойкоты, забастовки, гражданское неповиновение, низовой активизм, политические комментарии и искусство.

Но если так, для достижения цели должно быть предпринято политическое действие, а цель эта, возможно, состоит в том, чтобы произвести политическое изменение, которое так или иначе будет отражено в праве, если его нужно будет поддержать. А раз так, высшая форма выражения, которую обычно признают западные правовые системы — конституционное право, и именно там мы должны стремиться закрепить социальные завоевания политического процесса, не отрицая, что „дискурс прав“ есть „тупой инструмент“ для „возмещения социальной несправедливости“» [829] .

Хорошим началом для Великобритании была бы ратификация Европейской социальной хартии (пересмотренной) и её включение во внутреннее законодательство тем же образом, каким Акт о правах человека включает Европейскую конвенцию о защите прав человека.

Эта глава была посвящена проблемам Великобритании, следующая же обратится к государству, которое разделяет с Великобританией опыт империи. Россия, однако, была (и возможно ещё остаётся) континентальной империей, неумолимо распространяясь по Евразии во всех направлениях. Это поднимает много специфичных проблем в связи с правами человека, и, возвращаясь к уже затронутым темам, правами меньшинств.

Эта глава задаётся вопросом, можно ли трасплантировать, пересадить дискурс и практику прав человека из одной части мира в другую — по сути, из одной культуры в другую.

Россия — относительно недавнее дополнение к европейской конвенционной системе защиты прав человека. Её членство в Совете Европы с 1996 г. представляет высшую иронию истории, учитывая происхождение Совета из «Холодной войны», и вопрос её допуска был весьма спорен, как в России, так и в Страсбурге. Есть те, кто продолжает предупреждать, что самый успешный в мире механизм защиты прав человека может быть подорван [830] .

Эта глава нацелена на постижение одного аспекта случившегося через исследование проблем, связанных с «юридическими трансплантатами». Вначале анализируются двусмысленности понятий суверенитета и трансплантации, далее следуют соображения теории юридического компаративизма. Каково было западное истолкование «социалистического» права? Понятие юридической трансплантации рассматривается конкретно в контексте прав человека. Россия и другие бывшие советские республики теперь ратифицировали большинство международных и региональных инструментов прав человека, и подчинились вмешательству договорных органов. С 1 ноября 1998 г., даты ратификации Конвенции, вся юриспруденция Европейского суда по правам человека стала частью российского права. Было ли это вставкой здорового сердца в умирающее политическое образование или написанием полностью современного, основанного на правах человека, законодательства на чистом листе? Текст поэтому вкратце рассматривает динамические отношения между западноевропейским и российским правом и законностью с XVIII века. Это — необходимое условие оценки воздействия международных, особенно европейских, инструментов, стандартов и механизмов — и волн западных «экспертов» и специалистов по «благому управлению» — на постсоветские государства.

Но начинаю я с описания последних фаз погружения России в бодрящее новое правовое окружение.

Российская Федерация присоединилась к Совету Европы в 1996 г. 1 ноября 1998 г. Европейская конвенция о защите прав человека и основных свобод (ЕКПЧ) от 1950 г. вступила в силу для Российской Федерации, предоставив людям, права которых были нарушены Россией, право на петицию в Европейский суд по правам человека [831] .

Теперь Россия начала отвечать Европейскому суду по правам человека относительно вопросов, которые затрагивают самые основы, по сути, добросовестность, российского правового порядка. Три недавних поражения Российской Федерации обострили внимание к этому затруднительному положению. В деле Гусинский против России [832] Суд посчитал, что «ограничение свободы заявителя, допустимое в соответствии с п. „с“ части 1 статьи 5 Конвенции, было применено не только для целей, чтобы лицо предстало перед компетентным судебным органом по обоснованному подозрению в совершении преступления, но также и для иных целей» [833] , а именно для давления на него в коммерческих сделках. Таким образом, Россия нарушила не только Статью 5, но также и Статью 18 [834] . В другом решении Суд затронул внешнюю политику России и экстерриториальную досягаемость. В деле Илашку и другие против Молдовы и России [835] большинство Великой Палаты Суда нашло, что Россия оказывала обширную политическую, военную, финансовую и экономическую поддержку Приднестровью, равносильную «эффективному контролю» над регионом и поэтому осуществляла де-факто «юрисдикцию», подпадающую под Статью 1 Конвенции.

Наконец, 24 февраля 2005 г. первые шесть чеченских заявителей против России выиграли свои дела в Страсбурге. Они были представлены на слушаниях в Суде в октябре 2004 г. автором этой книги и коллегами из Европейского центра защиты прав человека при его университете. Заявители сделали утверждения о серьёзных нарушениях прав человека, совершённых в первые месяцы нынешнего Чеченского конфликта. Эти случаи, произошёдшие в Чечне с октября 1999 г. по февраль 2000 г., были представлены на рассмотрение в апреле 2000 г. базирующимся в Москве Правозащитным центром «Мемориал»:

дело М. Ч. Исаева, Юсупова и Базаева против России [836] , жалоба на воздушную бомбардировку российскими силами 29 октября 1999 г. колонны беженцев, выходящей из Грозного, в которой дети Исаевой были убиты, Исаева и Юсупова ранены, а собственность Базаевой — разрушена;

дело З. А. Исаева против России [837] , жалоба на воздушную бомбардировку 4 февраля 2000 г., в которой погиб её сын;

дело Хашиев и Акаева против России [838] , жалоба на убийство их родственников федеральными силами 20 января 2000 г.