— Милиция!

От дивизиона дорожной милиции сюда бежало несколько человек в развевавшихся как крылья кителях.

Карташов левым крюком подцепил зарвавшегося очкастого и, набычившись, ринулся на усатого. На этот раз тот не отскочил, правда, вентилем он его все же двинул, но в ударе уже не было силы, да и пришелся он в грудь.

Забежав во двор, они с Клавкой спрыгнули в неглубокую траншею, пробежали по ней под забором и через другой двор, где в песочнице играли дети, петляя между поленниц и сараек, выбежали на другую улицу, далеко от набережной.

Клавка подвела Карташова к колонке и, отставив ноги, чтоб не забрызгать чулки, вымыла ему лицо.

Клавка жила в крупнопанельном доме. Три двери на лестничной площадке. Клавкина средняя. «Двухкомнатная, значит», — машинально подметил Карташов. Он около двух лет проработал на ДСК, сначала в формовочном цехе, потом на стройке, и хорошо знал планировку домов этой серии.

Дверь им открыла старуха.

— Бабка моя, — сказала сразу Клавка. — Старая, Ольга где?

— Уроки готовит, тише, — сказала похожая на мышку бабка.

— Нечего «тише», пусть привыкает. Да не копайся ты, ну! — Клавка ткнула Карташова длинным наманикюренным ногтем. — Иди в башмаках, старая затрет, все равно ей делать нечего.

А он решил развязать шнурок. В пятом классе учили они по истории, как какой-то там греческий царь не мог распутать узел и рассек его мечом. Надо же, царь! Он не распутал, а я распутаю! Нужно только очень, очень внимательно вникнуть, куда шнурок повернул, ведь, по сути дела, поворачивается-то он всякий раз вокруг самого себя. Потерпеть, и все выйдет. «А с Лизкой-то не вышло!» — вдруг тихонько шепнул ему чей-то голос.

— Заснул там, что ли, эй! — звала Клавка.

— Не вышло, так выйдет, — зло сказал он и, рванув, оборвал шнурок.

— Конечно, заснул, — сказала Клавка, входя в прихожую. — С кем это ты тут болтаешь? Вставай, вставай.

А он устал сегодня и от драки, и от всего. Какой длинный, сумасшедший день. Зачем еще вставать да куда-то идти, посидеть бы тут, подремать в уголке.

Дверь, за которой скрылась бабка, скрипнула, и в прихожей появилась девочка. Большая, в чистеньком платьице, в туфельках. Девочка внимательно осмотрела Карташова, взглянула на мать и пошла к бабушке.

— Куда? — вернула ее Клавка. — Как я тебя воспитываю?! Почему не здороваешься?

— Здравствуйте. — Девочка подошла к Карташову. — Это мой новый папа?

— Да, да, — хрипло захохотала Клавка, — поцелуй его.

Оля с беззастенчивостью попрошайки забралась на колени Карташова, поцеловала его в щеку, глянула на мать и, видя ее в том состоянии, когда она не злится по всякому поводу, а, наоборот, все разрешает, снова поцеловала Карташова, удивляясь, отчего же этот дядя не дает ей шоколадку.

Клавка говорила ему в магазине, когда он брал вино, чтобы он купил шоколадку. Карташов подумал, что она просит для себя, и покупать не стал.

— Фу, дядька, — сказала Оля, слезая с колен Карташова, и хлопнула его ладошкой по щеке. Клавка засмеялась.

— Оля, Олюшка, — шепотком звала ее из комнаты бабушка, но Оля не шла: если бабушка и рассердится, мать заступится.

— Фу, дядька! — Оля вновь подошла к Карташову и попятилась: Карташов плакал.

Очнувшись на миг, он увидел Олю, ее тонкие ручки, ножки в коричневых рубчатых колготках, губки, целовавшие его, и ему стало отчего-то тяжело и грустно. А глядя на Клавку, хохотавшую накрашенным ртом, он совсем не к месту вспомнил Лизу, как вышла она из сарая, над которым застыло большое, так удивившее его тогда облако.

У Клавки в квартире был натуральный шанхай: чуть не каждый вечер сюда закатывались компании пьяных парней и девок, и начинался гудеж. Снизу прибегали соседи, их встречали руганью и хохотом, и только при угрозе позвать милиционера ненадолго стихали.

Казалось, чего бы еще желать: веселая жизнь, не заскучаешь, но ему здесь быстро надоело. Как и обычно на всех временных, которые он скоро забывал, пристанищах. Надо было сматываться отсюда, а он все медлил, чего-то оттягивал. Может, из-за Оли? Они подружились с нею, раза два он читал ей единственную в доме старую, истрепанную книжку. Оле очень нравился рассказ о льве и собачке.

— Дядя Миша, — спрашивала она, — почему же лев одну собачку разорвал, а другую нет?

Карташов усмехался.

— Полюбил, видно.

— А почему ту не полюбил?

Карташов пожимал плечами. Как он мог объяснить Оле, если и сам не знал. Знать, судьба ее такая. Клавка, наблюдавшая эту сцену, посмеивалась.

— Ты еще в куклы с ней поиграй. Иди-ка я тебе бантик завяжу. Иди.

Оля была смышленая, избалованная и хитрая девочка, умело пользовавшаяся выгодами своего двойственного положения. Бабушка как, могла учила ее добру, а мать старалась все делать наперекор. Карташов видел, что Клавка портит девчонку, а что он мог поделать. Не оставаться же тут навсегда.