— Миша, — сказала Лиза вполголоса.

— Что? — отозвался Карташов.

— Ничего, ничего, — поспешно, как будто боясь проговориться, сказала она. Ей хотелось спросить о многом: почему его долго не было, и женат ли он, и где работает, почему сегодня не в свитере, и еще о чем-то но она не решалась.

Поворачивая картошину, Лиза быстро спускала с нее неровную двухцветную ленточку кожуры.

— Лихо у тебя получается, в армию бы тебя. Там бы ты дала шороху. Вот у нас в части на шестьсот человек надо было картошки начистить.

— А как же вы чистили?

— Мы? У нас картофелечистка была. ГАЗ-69 с передним ведущим мостом. Затаришь в нее два мешка, картошины оттуда, как гильзы отстрелянные, вылетают.

Лиза внимательно посмотрела на него.

— Ой ты, пустомеля. Врешь ты все. — Она докрошила последнюю картошину и собирала ложкой накипь, бурыми ошметками бурлившую у края кастрюли.

— Почему все? — метнув в ведро зашипевший окурок, сказал Карташов и шагнул к ней.

— Стой где стоишь. — Лиза выставила навстречу ему руку. — Лучше ври чего-нибудь, а не подходи. Не дашь обед сварить.

Карташов отвел ее руку и левой рукой обнял со спины, пониже лопаток, чувствуя, как шерстинки на кофте цепляют за мозолистую кожу ладони.

— Миша, а ты с женой не живешь? — вдруг спросила она.

Карташов правой рукой увернул фитиль керосинки.

— Не сошлись характерами.

— А со мной, думаешь, сойдешься? — насмешливо и твердо сказала она и вывернула фитиль обратно. — Не просят тебя.

Карташов молча сильнее привлек ее к себе и, чувствуя, как безмолвно и сразу она прижалась к нему, осторожно поталкивал ее в залу.

Лиза забыла, что кровать близко, робко охнула, наткнувшись на нее, присела на край и выронила ложку, которую все еще держала в руке. Карташов приблизился к ней, чтоб поцеловать, и заглянул в запрокинутые, с чуть вздрагивающими веками глаза. Они смотрели на него пристально с серьезным, вопрошающим и жалким выражением. Что-то вздрагивало в них и вновь появлялось, словно глаза что-то говорили ему, а он не мог понять.

— Что? Скажи, — шевельнул губами Карташов. Лиза испуганно пожала плечами.

Никогда раньше не мог он и подумать, что можно столько увидеть в глазах.

— Нет, нет, — вдруг громким, грубым голосом сказала она, встала и, поправляя юбку, отошла к окну.

Карташов долго молчал, молчала и Лиза, лишь слышно было, как булькает на керосинке суп.

— Лиза…

Она недоумевающе, будто видела его в первый раз, взглянула на него и опять отвернулась к окну. Хоть бы слово сказала.

Надо мотать отсюда. А думал, что она ждет его. Надеялся. Ему вспомнилась та унизительная сцена, когда он, как клоун, бежал, торопился за ней с дурацкой выскальзывающей бутылкой. Сидел тут, пиво распивал, разглагольствовал.

Карташов за четыре шага дошел до двери, помедлил секунду, снял с вешалки кепку, пнул дверь и вышел. Постоял в коридоре. Вернуться? Чего она, ведь взрослая баба. Нет. Нечего тут ловить, пусть ломается, сколько хочет. И, выругавшись, громко топая — слушайте соседи! — он пошел прочь.

Только затихли его шаги, Лиза составила горшок с фикусом на пол, табуретку придвинула к окну, открыла широкую форточку и долго смотрела, как уходит он, мелькая среди прохожих.

Как странно и удивительно началось их знакомство. Как будто кто подстроил их встречи. Разве не удивительно, что они встретились в магазине. Ведь и раньше встречались, наверное, сталкивались в дверях, стояли в очереди в кассу, но, как в потемках, не замечали друг друга. Удивительна была и встреча на картошке. И странный сон, который приснился ей накануне.

В этот день была годовщина смерти дочки, и снилось ей, что шьет дочке распашонку, а выходит мужская рубаха. Сроду не шила мужских рубах, а получается хорошо. Отворяется дверь, кто-то вошел. Она спросила, кто — ей не ответили. Взяла ножницы и вышла на кухню — никого. Выглянула в коридор — и там никого. Вернулась в комнату и замерла от ужаса: у кровати стоит мужчина. Замахнулась на него, но в руке у нее оказались не ножницы, а цветок, чудесный летний цветок — длинненький мохнатый стерженек с зеленовато-розовыми бледными лепестками…

И когда на картошке она увидела Карташова, хоть он и был как все — так же пил, курил и ругался, она вспомнила сон. Но у того мужчины были злые потемневшие глаза, а Мишка веселый, озорной.

У двери послышались возня, шум. Лиза спешно поставила фикус на место, оправила кровать. Он?

— Заходи, заходи, Костенька, — говорил у открывшейся двери молодой смеющийся голос, — заходи, холод ведь идет. Тетя Лиза тебя забранит.

Это молодые соседи, Аня и Николай, опять вели к ней своего сына, полуторагодовалого Костю.