Но если многие так живут, значит, нужно жить не так. Нужно отойти от прошлой жизни и подумать о себе. Если верить в жизнь, как спорил Юра с Женькой, то только в добрую жизнь. Но что такое — добрая жизнь?

Карташов приподнялся над подушкой. Кажется, стучат? Может, послышалось? Нет, стук не умолкал. Карташов соскочил с постели, вышел в прихожую. В дверь колотили без передышки, крючок так и прыгал. Карташов, нахмурившись: кто еще дурачится тут, открыл дверь.

На крыльце стояла Лиза. В руке она держала кулек, и глаза ее, как тогда на остановке автобуса, бегали вверх-вниз по его лицу. Холод осенней ночи пахнул ему по ногам. Батюшки, он же стоит перед ней в одних трусах!

— Ты… Проходи, проходи, Лиза. Проходи на кухню, выключатель у окна, проходи, я оденусь.

Лиза вошла в прихожую, но на кухню не пошла, а следом за ним в комнату.

— Чего ты? Дай одеться-то мне. Иди на кухню, — говорил Карташов, стесняясь, поспешно натягивал брюки, отвернувшись, застегивался.

— Дров-то не пилила еще?

Лиза молчала.

— Ну, что делать будем? — одевшись, сказал Карташов и, опустив руки, смотрел на нее.

— Чай пить. Сам звал.

— Когда?

— Забыл, что ли?

— А когда? Ну, ладно, ладно, пошли тогда чай пить.

Карташов шел впереди нее узким коротким коридорчиком, между стеной и нетопившейся русской печкой.

— Я пилу свою принесу, у меня хорошая, сама тонет. Надо расшаркать тебе поскорей, пока дожди не начались, — говорил он.

Лиза потянула его за рукав. Он обернулся. Она обвила его за шею рукой и поцеловала. Карташов обнял ее.

— Давай вместе жить, Лиза.

Она глядела на него исподлобья.

— Ну, так чего?

— Чаем-то будешь меня поить? Где со слоном-то твой хваленый? — Она прошла мимо него на кухню и, включив свет, высыпала на стол сахар, цветные сладкие кубики, которыми, перед тем как съесть, можно поиграть.

— Ну что ж, поезжай. — Отец еще раз взглянул на раскрытую зачетку. — С Лешкой поезжай. Парень он хороший. У него-то какие отметки?

Саша радостно улыбнулся. Он ожидал, что отец откажет.

— У него лучше, — с гордостью за друга ответил Саша.

— Лучше. Эх, Александр, Александр, не бивали старших троих, а тебя бы следовало.

Саша сегодня принес из техникума зачетку с годовыми оценками. Только по поведению «пять», остальные тройки. Но все это мелочь. Пусть отец говорит, что хочет, главное, что он отпускает его в Ленинград, и завтра они с Лехой поедут! «Прошло сто лет, и юный град, полнощных стран краса и диво…»

— Но учти, денег мы тебе дать не можем. Рублей полсотни ведь надо. Вещь можно купить, а ты их проездишь, — сказал отец.

Саша молчал. «Ну и отец, ничего он, как всегда, не понимает. Тут Ленинград, а он про какие-то пятьдесят рублей говорит. Не поверю, чтобы не было у него денег». Но с отцом много не поспоришь.

— Работать иди, если уж такая нужда ехать, — говорил отец, — а то подожди до следующего года, может, к тому времени появятся лишние деньги.

Саша отошел к окну. «Работать? Какая нелепость. Еще и насмехается: до следующего года. Откуда в следующем-то году они появятся? С неба, что ли, свалятся? Все деньги, деньги… Жмутся с матерью из-за каждой копейки».

Отец выкурил трубку и прочищал кривой чубук медной проволочкой.

— Папа!

Отец извлек изогнувшуюся проволочку, клочком газеты снял с нее маслянистую слизь никотина и посмотрел на Сашу. «Нет, не передумает отец».

— Куда работать-то? — нехотя выговорил Саша.

— Хоть грузчиком в порт. — Отец фукнул в чубук.

— Сашенька, — вошла с кухни мать с таркой в руке, — добеги за молоком, каши к обеду наварю. Пшенной, ты любишь.

— Ну, мам… — сказал Саша, но тарку взял.

— Так звонить? — крикнул отец, когда Саша в прихожей надевал кеды.

— Звони, — подавленно отозвался Саша.

Когда он вернулся, отец заканчивал разговор по телефону.

— Хорошо, хорошо, Дмитрий Васильевич, все ему растолкую, спасибо, милок, спасибо. — Отец положил трубку. — Александр!

Саша сел на стул у дивана, смотрел на отца, на его седые, с желтизной, редкие на залысинах волосы, на его когда-то крутые, а теперь обвисшие плечи и на всегда поражавшие Сашу темные, с несходящим загаром большие кисти рук. Кулачок у папаши будь здоров!