Он догнал ее у каменушки — хлебного магазина, продавщицы из которого снабжали его индийским чаем: он каждую весну скидывал им снег с крыши. Она, видать, не спешила, за это время можно было уйти значительно дальше.

— Вот и я, — сказал Карташов, приподнимая сетку с бутылками.

Лиза искоса взглянула на него, задержалась взглядом на свитере: на груди по серому полю шли белые звезды.

— Теплый. — Она кончиками пальцев пощупала рукав.

— Чистая шерсть.

— Дорогой, поди.

— Полсотни, — небрежно сказал Карташов, округлив на пятерку. — Давай сумку-то понесу.

— Близко уже.

В воздухе пахло тонким, задумчивым запахом опавшей листвы.

Лиза жила неподалеку от бывшего тубдиспансера в старом деревянном, с высокими окнами доме. Таких задушевных, неодинаковых домов лет десять назад было полно в Вологде. А теперь их сводили на дрова.

Через калитку с затейливой железной решеткой, по хлябающим мосткам они подошли к крыльцу. Взойдя на первую ступеньку, Лиза остановилась и посмотрела на Карташова. Понять ее взгляд было никак невозможно: и просьба, и робость, и сомнение, и еще что-то читалось в нем.

Потупив голову, Карташов ждал дальнейшего хода событий.

— Смотри, только тихо, — понизив голос, сказала Лиза. — Соседи услышат.

— Какой разговор, — понимающе отозвался Карташов.

Они остановились в конце длинного коридора. Вдали, в полукруглом оконце, наполовину забитом фанерой, светился день, а здесь стоял серый, зыбкий, таинственный сумрак.

Бесшумно растворилась дверь.

— Заходи, — шепотом, которому охотно повиновался Карташов, сказала Лиза.

Карташов очутился в небольшой, можно сказать, крошечной кухонке. Как он сразу сообразил, кухня — часть небольшой комнаты, разделенной не доходящей до потолка, с ситцевой занавеской посередине, перегородкой. На кухне печка, столик с кастрюлями и керосинкой, над ним посудник с тарелками, а слева в углу умывальник.

— Бутылки-то куда поставить?

— Проходи в залу, стол там, — сказала Лиза, с ревнивым вниманием наблюдавшая за ним.

Во всю длину залы, как раз от перегородки до стены, стояла кровать с кружевным подзором и синим с тиснеными белыми цветами покрывалом. Напротив кровати через узкий проход к единственному окну — комод со швейной машиной. У машины на белой салфеточке — фаянсовый пугливый олененок на зеленом обломке лужайки. Над комодом зеркало, впритык к комоду квадратный стол с двумя стульями. На табуретке у окна, в горшке, обернутом листом серебряной чайной бумаги, фикус.

Карташов поставил бутылки на стол, свернул с одной пробку и, жадно выпив полбутылки, разглядывал фотографии над кроватью. На одной — Лиза, еще молодая, с косой, в школьной форме, на другой — солдат в кителе, какой носил еще и Карташов, рядом солдат в нынешней форме, при галстуке, а на крайней фотографии — сплошной туман, ни черта не разобрать. Карташов нагнулся над кроватью, чтобы рассмотреть получше. Несколько молодых женщин. Перед ними гробик. Карташов с трудом различил среди женщин Лизу.

Карташов выпрямился, глянул направо, на перегородку, и обомлел: на булавке с голубой головкой висела картинка. Недаром что-то мельтешило все сбоку, пока он разглядывал карточки.

Облокотившись на кувшин, из которого с шумом и брызгами падала струя воды, загорелый, с мускулистой спиной мужик смотрел на голую белую дородную бабу. Она же, вложив свою ручку в его могучую волосатую руку, умильно молчала, приоткрыв рот с пухлыми губками. А внизу, в луже, плескались ее пацанята.

— Курить-то можно у тебя?

— Кури, что с тобой сделаешь.

Карташов надорвал пачку, щелчком вышиб до половины папиросу и хотел прикурить, но прошел на кухню, где Лиза резала хлеб, открывала банку сайры и ставила все это на круглый, расписанный сказочными цветами поднос. Карташов прислонился к печке и, приоткрыв дверцу, пускал дым в дымоход.

— Пачкает она, увозишь свитер.

— Увозишь. Дров-то за зиму у тебя много уходит?

— Машина.

— Машины разные бывают.

— По мне все одинаковые. Дрова-то еще покупать надо. Иди, иди, не дыми тут.

— Так и ты, дернем пивка вместе. Чего мне одному сидеть? — Карташов, стряхнув с плеча побелку, сунул папиросу в дырочку в дверце печки и вернулся в «залу», — улыбаясь, сказал он себе.

— Ты сегодня на работу?

— Да.

— Денек-то прогуляй. — Карташов из бутылки прихлебывал пиво.

— Глазунью хочешь? — из-за перегородки спросила Лиза.

— Хочешь, — перекинул ей назад слово Карташов и еще раз взглянул на картинку. Ай да Лизавета.

В комнату с подносом вошла Лиза. Ее густые темные волосы, пришпиленные над белыми висками, открывали небольшие с розовеющими мочками уши, в которых, как две капельки, были вкраплены голубые сережки. Она сняла с подноса на стол еще шипевшую, дымящуюся глазунью, выдвинула ящик комода, достала тонкий стакан и две высокие зеленые чашки с толстыми донышками.