Молчаливый поход к замку Оберберг, расположенному на возвышенности. Вид желтого, как мед, пламени фруктовых деревьев, кажется, несколько смягчает Роберта. Мы входим в замок, построенный примерно в середине XIII в., который с 1924 г. принадлежит кооперативу. Слуга оказывает нам любезность, открывая двери в часовню, оружейную палату, камеру пыток и спальню, в которой Роберт нежно проводит рукой по ситцевым занавесям кровати с балдахином. Я несу чайник на кухню для приходящей домработницы. Роберту нравится в теплом общем зале, но дочка трактирщика возится со спичками за нашим столом и заставляет его нервничать. Мы идем дальше. Проливной дождь. Небо словно хочет высечь землю водой. У Роберта зонт, у меня — потертое пальто. Мы идем зигзагами через поля и леса, через глубокое ущелье и через Абтвиль в Энгельбург. Порой Роберт останавливается, изумленный видом красно-бурой осенней листвы, и что-то неразборчиво бормочет. Перед виллой, увенчанной башенкой, я замечаю: «Это могла бы быть вилла из Помощника!» Озадаченный, он отвечает: «В самом деле, тот же стиль. Так выглядела вилла Под вечерней звездой, в которую я однажды вошел в качестве прислуги и так же ее покинул».

Дождь льет все сильнее, мы постепенно промокаем, как утопленные коты, и я предлагаю сесть на трамвай на окраине Занкт Галлена. Однако Роберт считает, что нужно держаться. Что ж, хорошо!

В конце концов мы, насквозь мокрые, оказываемся в закусочной третьего класса и забиваемся в угол, чтобы никто не видел пруды, которые собираются вокруг нас. Рагу из заячьих потрохов с приправами. Роберт посмеивается. За десертом я упоминаю о том, что квакерам дали Нобелевскую премию мира. Он спрашивает: «Знаете ли вы, что их лидер, странствующий проповедник Уильям Пенн, триста лет назад основал штат Пенсильвания и мечтал о Лиге наций? Цшокке рассказывает о нем в одной милой новелле». Во времена Цшокке еще умели писать изящные новеллы: «Сегодня писатели терроризируют читателя тучной докучливостью. То, что литература ведет себя столь империалистски — неприятный признак времени. Раньше она была скромной, благонравной. Сегодня у нее властолюбивые замашки. Народ должен быть ее подданными. Это нездоровая эволюция».

Под вечер Роберт хочет вернуться в Херизау пешком. Но понимает, что с него течет, а потому он может вызвать в лечебнице нежелательный переполох. Только в купе я узнаю причину его глубокого расстройства: отныне мне разрешено посещать Роберта только по воскресеньям. В будние дни он должен работать, как и другие пациенты.

— Главврач же мне прямо сказал, что я могу гулять с вами когда и сколько захочу!

Роберт, серьезно и твердо:

— Главврач! Je m'en fiche [9] . Я не могу считаться исключительно с господами врачами. Я должен принимать в расчет и пациентов. Разве вы не понимаете, что, будучи привилегированным, я бы поступил с ними неделикатно?

Луга, покрытые едва начавшим таять снегом, сверкают, как драгоценности, когда мы совершаем прогулку в Дегерсхайм. Мы говорим о Максе Броде, он сейчас в Цюрихе. Роберт вспоминает, что в 1919 г. их с Бродом опубликовали в одной ляйпцигской газете. Я рассказываю, как заведующий конторой, под началом которого Франц Кафка работал в бюро по страхованию рабочих от несчастных случаев, сравнивал последнего с мечтательными вальзеровскими персонажами и как Кафка рекомендовал интересующемуся литературой начальнику приобрести Семейство Таннер. Также Кафка часто и с большим энтузиазмом говорил о Якобе фон Гунтене и читал Броду берлинскую прозу Роберта, особенно этюд Горные залы [10] , из которых он имел обыкновение прямо-таки Изысканно декламировать фрагмент: «Трактирщик совершает внимательный вышибательный круг по заведению. Он заботится о приличиях и хороших манерах. Сходите туда как-нибудь, говорю вам, ну!» Но Роберт лишь сухо замечает, что в Праге нашлись бы более захватывающие вещи для чтения, чем вальзериана. Уже в XIV в. там был знаменитый университет, который долгое время был цитаделью немецкой культуры. Она была утрачена в результате немыслимой узколобости национал-социалистической политики. Сам Роберт никогда не был в Праге, но помнит, что около 920 г. чешскую княжну Людмилу задушили язычники по наущению ее невестки Драгомиры. Кстати, мировая история знает множество очаровательных женщин-убийц. Затем он обращает мое внимание на основателя чешского фельетона Яна Неруду, у которого давным-давно читал в сборнике Малостранские повести, выпущенном издательством Reclam, о Праге, где все было таким же уютным, как у Диккенса.

Окольными путями в лес. Пахнет влажной землей и весной. Мы карабкаемся наверх через мелкие заросли, пока не оказываемся на лугу, сплошь покрытом темно-синими горечавками и осино-желтыми первоцветами. Приметив пролетавшую мимо сороку, Роберт хочет подняться еще выше. В конце концов колючие изгороди препятствуют дальнейшему продвижению. Роберт соглашается с моим замечанием: «Будем умнее Хитлера и начнем отступление, пока еще можем!» Спустя четверть часа стоим перед гостиницей Zum Fuchsacker. Пожилая супружеская пара приносит нам масло, сыр и кофе. Черно-рыжая кошка запрыгивает на скамейку, ластится, потираясь о наши колени, и подманивает фокстерьера, который садится на задние лапы и тоже клянчит «второй завтрак». Позже в общий зал входят пожилые родственники владельцев гостиницы — крестьянская супружеская пара с характерными, умными аппенцелльскими лицами. Мужчина рассказывает, как его хронический аппендицит исчез благодаря натуропатической мази. Хозяин подсаживается к нам и рассказывает об охоте на барсуков: собаки часто рискуют жизнью, доставая из нор животных, которые могут весить до полуцентнера. Крестьянка добавляет, что однажды один из барсуков в норе оказался горбатым. Вытащить его было практически невозможно.

Наконец вырываемся из уютного общества и еще час бродим по лесу, прежде чем пообедать в Sterne в Дегерсхайме. Роберт заказывает рубленую телятину, рёшти и меренгу. По дороге домой беседуем о военной службе. Роберт говорит:

— В Берне мне все же пришлось поступить на службу. Нас часто откомандировывали на Юру, однажды в Занкт Моритц и Мизокс. Пока мои товарищи храпели, я вычитывал в сарае при свете керосиновой лампы корректуру Жизни поэта. Кажется, это было в 1918 году.

— Сколь малого вам недостало, чтобы стать писателем, пишущим по-французски! Разве в Биле не говорят и по-немецки, и по-французски?

— Верно; в соседнем Лёйбрингене или Эвиларде французский уже преобладает. Но мне бы никогда не пришло на ум писать на двух языках. Одно то, что я научился прилично писать по-немецки, стоило мне больших хлопот. Да, одна певица из бернского городского театра, которой я подарил свою книгу, имела toupet [11] вернуть ее мне со словами: «Прежде чем писать рассказы, выучите немецкий».

Небо как на картинах Сегантини. Лыжники группами садятся в поезд до Аппенцелля. В лучах утреннего солнца снег сверкает, словно зеркало. Роберт в новой серой шляпе стоит на вокзале. Он заводит разговор об Эрнсте Цане, которому завтра исполнится 82, и восхищается его профессиональными качествами, хотя его книги кажутся ему местечковыми. Но каким отеческим достоинством должен был обладать Цан даже в юности, чтобы недоверчивые жители Ури избрали его бургомистром, судьей по уголовным делам и председателем земельного парламента! Затем, намекая на столетие Аугуста Стриндберга, которое отмечалось вчера, он рассказывает, как около 20 лет назад в Берне видел Гертруд Айзольдт в постановке Фрёкен Жюли. Но это гнусная пьеса! В ней лакей соблазняет графиню. «Я мог бы убить этого мерзавца!» Стриндберг был таким же убийцей женщин, как и этот лакей. Тщеславный и жестокий. Роберт всегда его ненавидел. Днем позже он посмотрел Земного духа Ведекинда. Он совсем другой, человечнее и благороднее. Женщины сладострастно отомстили бы Стриндбергу. Как бы он ни хотел убить всех женщин, в конечном итоге они убили бы его самого. Нельзя жить и писать безнаказанно, не испытывая любви.