Разговариваем о Берне. Роберт спрашивает, кого я оттуда знаю. Я называю несколько имен. Я почти всегда бывал там по военной службе. С кем Роберт поддерживал отношения в Берне? Он поворачивается ко мне и говорит едва слышно: «С самим собой!»

Когда я прибываю в Херизау привычным мне поездом, Роберта на вокзале нет. Я удивлен. Он обычно пунктуален! Полчаса кружу по станционному зданию. Затем звоню в лечебницу. Санитар говорит, что Роберт уже давно в пути. Он не может объяснить, почему мы не встретились. Подождите еще. Отправляюсь к лечебнице. На табличке читаю, что решение о ее строительстве было принято законодательным собранием в апреле 1906 г. Фабрикант Артур Шисс пожертвовал 800 000 франков. В его завещании есть слова: «Прекрасная привилегия имущих и благородный долг богатых — добрую часть того, что они нажили, отдать в распоряжение общественности, в первую очередь ради заботы и социального попечения».

Я сообщаю о себе консьержу и сажусь с сигаретой на скамейку в тени сада. Вскоре приходит заместитель главного врача, д-р Ханс Штайнер. Он ведет меня к себе. Трое славных детишек босиком следуют за нами. Позже приходит жена доктора, которая, смеясь, рассказывает, что однажды я описал ее в газете как скромную служащую воздушной гвардии. Д-р Штайнер говорит, что Роберт — «борющийся» пациент, он добросовестно выполняет положенный объем работы. Однако в остальном он принадлежит к числу нелюдимых обитателей лечебницы. Если заговорить с ним об искусстве, он тотчас замыкается.

Когда сообщают, что Роберт прибыл, я выхожу ему навстречу. Я замечаю по нелюбезному приветствию (когда я протягиваю руку, он отодвигается на метр, словно я дикобраз), что он расстроен. Он не может понять, почему мы не встретились. Ровно в восемь часов он был на станции Херизау, но через несколько минут направился в Госсау, полагая, что ему неправильно указали место нашей встречи. Затем из Госсау он поплелся в лечебницу и решил, что день испорчен. Я: «Я прибыл тем же поездом, что и всегда. Но он опоздал на четверть часа». Роберт, совершенно озадаченный: «Значит, я недостаточно долго ждал?» Я киваю и предлагаю (на часах 10:30) неторопливо прогуляться до деревни и поесть. Но он не хочет ничего об этом слышать. Он хочет выбраться из Херизау — в Швелльбрунн. All right Мы быстро находим тему для разговора, которая будоражит Роберта во время прогулки по пустынным проселочным дорогам, извивающимся к вышине: Корея. Роберт:

— Вы имеете в виду Дона Корреа?

— Нет, я имею в виду войну в Корее!

— Разве Дон Корреа не в тысячу раз интереснее? Вы ведь знаете прелестный рассказ Келлера о португальском мореплавателе, в котором нравственность так естественно соединилась со свободолюбием?

В течение получаса он все сильнее неистовствует из-за американской интервенции в Корею:

— Вы видели лица этих висельников и бандитов? Чванливые, заносчивые и разбойничьи. Какое дело американцам до освободительной борьбы древнего культурного народа? Конечно, со своей суперсовременной военной машиной они все разгромят и одержат победу. Но как загнать зверя «капитализм» обратно в клетку? Это более сложный вопрос. Во всяком случае, истинное просвещение обитает не в Вашингтоне.

Тем временем стало нестерпимо жарко. Духота валит с ног. Наш быстрый темп, кажется, утомил Роберта. Он внезапно замолкает и больше ничего не принимает во внимание. Его лицо становится багровым. Он нервно проводит рукой по лбу. Пока я снимаю куртку и перекидываю ее через плечо, он держит жилет и пиджак застегнутыми. Я говорю:

— Не отдохнуть ли нам немного в тени?

Но он перебивает и резко отвечает:

— Не заботьтесь обо мне! C'est mon affaire [12] . Пусть каждый контролирует себя сам.

Итак, дальше! Вверх и вниз по холмам, через леса и луга, наконец, по автодорогам. Роберт сбавляет темп и иногда останавливается, раздраженный. Я боюсь, что у него случится инсульт. Наконец начинается дождь. Сначала легкий, в воздух поднимается пыль. Затем льет как из ведра. Мы оставляем зонтики закрытыми и стоим словно под мощным душем. Дождь хлещет нас по лбу. В конце концов мы сидим где-то в Швелльбрунне за рёшти, глазуньей, пивом и печеньем. Роберт бросает на меня примирительный взгляд и улыбается. Но оттаивает он совсем ненадолго. Он категорически отвергает мое предложение сесть на почтовое авто: «Для чего нам ноги?» Что ж, ладно! Через четверть часа снова начинает лить, сильнее прежнего. Вскоре мы полностью промокаем, несмотря на зонтики. Я вижу приближающееся позади почтовое авто и робко повторяю предложение им воспользоваться. Ворча, Роберт соглашается. В конце концов в привокзальном буфете Херизау на душе у него светлеет. Он оживленно интересуется смертью Хайнриха Манна, о которой ничего не знал, и позволяет мне рассказать ему историю о бомбардировке Дрездена, которую я слышал из уст вдовы Герхарта Хауптманна и ее сына Бруно.

Долгое рукопожатие на вокзале.

Роберт производит впечатление неприветливого и сбитого с толку, я предлагаю доехать до Роршаха. Вероятно, он подозревает, что у меня есть план, который может вывести его из равновесия. В купе для курящих мы практически не говорим. Он скручивает неуклюжие сигареты и нервно дымит себе под нос. Затем отправляемся в сторону Штаада. Песчано-серое ранневесеннее небо и земля нежно сливаются воедино на краю Боденского озера. Ни кораблей, ни людей. Мы поднимаемся и спускаемся к деревушке Бухен; дети и взрослые отправляются праздновать конфирмацию. Деревенская атмосфера Вербного воскресенья! На этот раз Роберт предпочитает пойти вправо от Бухберга. Ему хочется в лес, где потише. Как охотничья собака, он бредет впереди меня меж пихт, буков и кустарников, без пальто, склонив голову и ссутулившись, повесив иссиня-красные от холода руки. Наконец мы попадаем в Винахтен-Тобель, миловидную станцию зубчатой железной дороги Роршах — Хайден. В этой деревушке мы наслаждаемся свежим аппенцелльским сыром и кофе. Трактирщик со скрипучим голосом, страдающий отеком гортани, участвует в обычной беседе о погоде, виноградниках и высоких ценах на дрова. Затем в Хайден, там идет снег. Около полудня мы снова ползем по скользким склонам в Бухен. Снег стремительно переходит в дождь. Когда мы проходим мимо прелестного частного парка над Штаадом, Роберт тихо шепчет: «Как сказочный замок у Айхендорффа!»

Обед в Роршахе. Затем в кондитерскую, там ужасно шумят несколько подростков-негодников. Из-за моей невнимательности садимся не на тот поезд, он вместо Занкт Галлена следует в Романсхрон. Я трактую эту неудачу как везение, поездка вдоль пустынного, залитого солнцем берега — настоящее красочное чудо серо-желто-голубых оттенков. Но недоверчивость Роберта вновь усиливается. Вероятно, он подозревает, что за этой «неудачей» стоит умысел. Он расслабляется только тогда, когда мы в Романсхроне садимся в поезд до Занкт Галлена и медленно едем домой между лугами и фруктовыми деревьями. Смертельно устав от нервного перенапряжения, я засыпаю и просыпаюсь незадолго до прибытия в Занкт Галлен. В буфете Роберт заводит разговор о К. Ф. Майере: «Вы ведь знаете, что я ценю его, особенно Йюрга Йенача. Но в тех местах, где его стиль становится скалистым и монументально отвердевает, он мне чужд. Язык должен оставаться плавным».