— Вероятно, обстановка в лечебнице и ее обитатели послужат оригинальным материалом для романа?

— Едва ли. В любом случае, вряд ли я смогу что-нибудь с ним сделать, пока остаюсь там. Правда, д-р Хинриксен выделил мне комнату для писательства. Но я сижу в ней, словно пригвожденный, и ничего не делаю. Возможно, если бы я пожил два-три года на свободе, произошел бы прорыв.

— Сколько вам нужно зарабатывать, чтобы жить как свободный писатель?

— Приблизительно 1 800 франков в год.

— Не больше?

— Нет, этого вполне достаточно. Как часто в юности мне приходилось довольствоваться меньшим! Можно хорошо жить и без материальных благ. Однако я никогда не мог посвятить себя газете или издательству. Я не хочу давать обещаний, которые не могу сдержать. Все должно вырастать без принуждения.

— Если бы я мог вернуть время, когда мне было тридцать, я не стал бы писать так бесцельно, как романтический ветреник, эксцентричный и безмятежный. Не следует отвергать общество. В нем необходимо жить и бороться за или против него. В этом ошибка моих романов. Они слишком капризны и слишком рефлексивны» их композиция часто небрежна. Я пренебрегал художественными принципами и импровизировал как заблагорассудится. Новое издание Семейства Таннер мне хотелось бы сократить на семьдесят или восемьдесят страниц; сейчас мне кажется, что не стоит публично сообщать интимные подробности о своей семье.

— Я недавно с удовольствием прочитал Якоба фон Гунтена. Где он был написан?

— В Берлине. По большей части это поэтическая фантазия. Немного дерзко, не правда ли? Среди всех моих крупных книг эта — самая любимая... Чем меньше писатель нуждается в сюжете и чем скромнее его территориальный охват, тем больше талант. Я всегда с подозрением отношусь к писателям, которые чересчур усердствуют с сюжетом и нуждаются в целом мире для персонажей. Повседневные вещи достаточно красивы и богаты, чтобы мы могли извлечь из них поэтическую искру.

Разговор о драматурге Аугусте фон Котцебу [1] — Роберт восхищается его грацией и светской ловкостью. Он вспоминает, что в начале XIX в. Котцебу был сослан на год в Сибирь и написал об этом воспоминания в двух томах. Конец его тоже был драматичным: он пал от руки Карла Людвига Занда, сверхпатриотичного члена студенческой корпорации. Как критик Гёте и Шиллера Котцебу был реакционером и источником разногласий.

Роберт не верит, что прогресс в швейцарской литературе возможен, пока она остается погрязшей в провинциализме. Она должна стать цивилизованной и космополитичной, оставив позади приземленную простонародность. Он хвалит Ули Брэкера, бедняка из Тоггенбурга, и его эссе о Шекспире. Насколько иные и куда более высокие идеалы были присущи, в отличие от современных писателей, Готтфриду Келлеру, стихотворение которого Es wandert eine schone Sage... Роберт прочитал мне от начала до конца. Пусть Зеленый Хайнрих остается любимым поучительным романом для всех грядущих поколений.

— Сотрудница лечебницы недавно пыталась навязать мне Витико Штифтера. Но я дал ей понять, что о столь упитанных романах не хочу ничего знать. Мне достаточно Штифтеровых картин природы, несравненно наблюдательных, в которые столь гармонично вписаны люди.

— Но что вы скажете о толстяке Томаса Манна — трилогии об Иосифе?

— Как можно осмелиться взять материал из Библии и так его раскормить?

О революциях: «Восстания надо устраивать в городах, иначе выйдет бессмыслица. Кому принадлежит город, тому принадлежит сердце народа. Все успешные революции начинались в городах. Не сомневаюсь, победу в гражданской войне одержит правительство Испании».

«Эпоха Вильхельма II позволяла художникам быть сумасбродными отщепенцами. Она прямо-таки пестовала чудачества. Но художники не должны выходить за рамки дозволенного и становиться шутами».

Из туманного Занкт Галлена — на почтовой машине в Реетобель. Оттуда пешком в Хайден и деревню Таль, на родину моих предков по материнской линии, расположенную в зеленой колыбели долины. После обеда, миновав виноградники Бухберг, поднимаемся в трактир Zum steinernen Tisch, откуда видны окрестности Боденского озера. Позже, в сильную грозу, пробираемся через деревню Бухен по Роршахерберг к Роршаху. Обратно — на поезде.

— Знаете, чему я обязан злой судьбой? Все те добрые люди, которые думают, будто могут распоряжаться мной и критиковать, — фанатичные приспешники Херманна Хессе. По их мнению, либо ты пишешь как Хессе, либо остаешься неудачником. Они выносят приговор без суда и следствия. Они не верят моему творчеству. Вот почему я оказался в лечебнице.

Мне всегда не хватало нимба. Без него вы ничего не добьетесь в литературе. Нужен героический, мученический нимб и тому подобное, тогда вы на пути к успеху... Люди просто видят меня безжалостным, таким, какой я есть. Вот почему никто не воспринимает меня всерьез.

Замечания между делом:

«Когда газеты посмеиваются, человечество плачет».

«Природе не нужно прилагать усилий, чтобы быть значимой».

«Сколько нобелевских лауреатов будут позабыты, в то время как Иеремия Готтхельф будет жить-поживать! Пока существует кантон Берн, быть и Готтхельфу».

«Писатель К. Ф. В. выглядит как актер бродячего театра».

«Счастье — плохой материал для поэтов. Оно самодостаточно. Оно не нуждается в осмыслении. Оно может спать, свернувшись клубком, словно еж. Но страдания, трагедия и комедия полны взрывной силы. Просто нужно уметь воспламенить их в нужный час. Тогда они взмоют в небо, словно ракеты, и осветят все вокруг».