— Иногда думаешь: те же киммерийцы — ведь дикий народ, а все равно добрее, чем это зверье.

— Ты зверье не обижай! — с горькой насмешкой возмутился Вытекший Глаз. — Ты моего пса знаешь? И какой он злой, и что никого к себе не подпустит.

— Ты о Саргоне18? — спросил косматый.

— Думаешь, зря я его так назвал? Но тут с ним такая история приключилась… что и не знаю теперь… Кошка у меня понесла. Три дня мучилась. Потом все-таки родила одного котенка и сдохла. Ну и ладно бы. Котенок мне ни к чему. Хотел его вечером утопить. Днем меня дома не было. Вернулся, глядь — а котенок уже в конуре у Саргона. Внучка рассказала: пес сам пришел, обнюхал, облизал, за шкирку его взял и как родного к себе отнес. Он ведь даже внучку к себе никогда не подпускал, а тут, когда понял, что она котенка из соски покормить собирается, — сам отошел в сторону. Покормила, Саргон на нее зарычал, мол, отойди. Опять облизал маленького и снова калачиком вокруг него свернулся. Неделю уже не отходит… Лучше родной матери за ним присматривает. Вот только боюсь, или Саргон мяукать начнет, или котенок лаять, — сказал так, и все трое по-доброму заулыбались. — А ты говоришь: зверье. Да, они хуже зверей. Нелюди! Ассирийцы, словом…

К полудню солнце припекло так, что люди сбросили с себя верхние одежды. Появился водовоз, стал предлагать родниковую воду.

Сначала долго пила молодая женщина — судя по платью, жена какого-то местного богача, бросила меди, не считая, да еще улыбнулась: парень-водовоз был молодой, симпатичный. Подошел кузнец, утолил жажду, забыл расплатиться, но когда вслед ему посыпались проклятья, честно вернулся. Затем появился Ахаз, старый знакомый Ашшуррисау. Отпил из глиняной миски всего пару глотков, оглянулся по сторонам, — поблизости никого, — сказал вполголоса:

— Где она живет, узнал?

— Да. Но к ней лучше не соваться. Во дворе у нее всегда кто-нибудь да есть. Шум поднимется, соседи сбегутся. Уговорил ее сюда зелье принести. Пообещал дать хорошую цену.

— Договорились. Подашь знак. Мои люди будут настороже.

Тоже расплатился, но намного дороже того, что стоила вода. Затем нашел в толпе взглядом своего сообщника, кивнул ему и пошел к себе домой.

За эти два года жизнь Ахаза изменилась коренным образом. Вскоре после смерти Манаса к молодому погонщику пожаловал странный гость, назвавший имя Ашшуррисау как своего дальнего родственника, и неожиданно заявил:

— Очень уж тебя наш купец хвалил, говорил: сметлив, отважен, убеждал, что нет ничего, с чем бы ты не справился. Что скажешь, можно ли тебе довериться? Ну а плата за твою помощь будет достойной — станешь хозяином постоялого двора, что раньше принадлежал Манасу.

Если от чего человек действительно способен потерять голову, так это от внезапно свалившегося богатства.

Мог ли Ахаз отказаться…

Уже через неделю он вступил в свои новые владения. Месяц спустя — привез из Маркасу писца и поселил его в своем доме. Сразу женился на Ракель. Единственное, что отравляло его существование, — необходимость периодически встречаться с Эриком, с которым они оказались в одной лодке. В такие дни ревнивый муж запирал свою распутную жену в подвале, только бы ее не видел царский конюший.

Эрик рассказывал новости из стана Теушпы, получал наставления или приказы и возвращался в стойбище с серебром, что всегда мирило киммерийца с необходимостью терпеть этого юнца, который однажды его чуть не убил.

Ахаз же шел к писцу, составлял донесение и отправлял его по цепочке в Ниневию, к Набу-шур-уцуру, чье имя он всегда указывал на табличке.

И вдруг на днях этот самый Набу нежданно-негаданно возник на пороге его дома.

Ахаз оробел перед молочным братом царя — и потому, что считал себя недостойным такой высокой чести, и потому, что тот был на две головы выше его ростом и вдвое шире в плечах.

— Я ищу колдунью по имени Кара. Немногим больше года назад с ее помощью в Арпаде был умерщвлен наместник. Следы привели сюда, — так Набу объяснил свое появление в Хаттусе.

***

Наверное, не было в Ниневии второй такой дружной семьи, как у Набу-шур-уцура. Женился он в двадцать лет, на Шушане — своей ровеснице, дочери богатого тамкара из Вавилона. За четырнадцать лет совместной жизни они нажили восьмерых сыновей и семь дочерей (один раз роженица разрешилась двойней).

Дом был для начальника внутренней стражи Ассирии храмом. Здесь Набу становился добродушным великаном, которого никто не боялся и все любили. И жена, и дети делились с ним своими проблемами, печалями, маленькими и большими радостями. Он никогда не бывал слишком суров с домашними, старших сыновей брал на охоту, сам учил держать меч, с младшими играл в прятки, а порой, встав на четвереньки, даже катал их на себе, изображая боевого коня.

Неудавшийся мятеж и опала Арад-бел-ита изменили тот образ жизни, к которому привык Набу. Так как принцу было запрещено покидать Ниневию, немалая часть обязанностей, связанных с тайной службой, легла теперь на плечи его молочного брата. С другой стороны, за пределами столицы появились важные дела, требовавшие участия Набу как начальника внутренней стражи Ассирии. Царь хотел знать, кто стоит за убийствами наместников Аррапхи, Арпада и Тушхана, если Арад-бел-ит готов был поклясться, что он к этому непричастен.

И за весь год Набу-шур-уцур был дома всего два или три месяца.

Сначала — поездка на юг, в Аррапху.

Единственной зацепкой здесь была жена ловчего Короуши. Она бежала из города вместе с детьми той же ночью, когда умер Надин-ахе. Поиски продолжались почти месяц, пока стражники не взяли след: какая-то женщина с детьми продала с десяток рабов в горном селении. Их сразу отобрали и допросили — раб по имени Като рассказал о Галбэхэре, который и принес отравленного беркута. Выяснилось, кроме того: продав рабов, хозяйка хотела укрыться в Маннее, а по пути туда собиралась остановиться у своего дальнего родственника, где-то выше в горах.