В тоне Дорохова сквозила плохо скрываемая зависть. Его-то после сомнительного подвига на берегах Туапсе и производства в юнкера награды обходили стороной. Никак не выходило пробиться в офицеры. В Ахульго он не попал, за чеченскую разведку Граббе не наградил, а нынешние перспективы с генералом Галафеевым весьма туманны. Спасибо, хоть летучий отряд не распустил. Но кто знает, какие задачи возложит генерал-лейтенант на лихих налетов Дорохова?

— Руфин Иванович! — Вася вмешался в разговор приятелей.

— Пора? — командир понял беспокойство Девяткина.

— Да. Нужно поторопиться.

— Нужно — значит, нужно, — равнодушно согласился Руфин. Потом улыбнулся. — Давай, Вася, командуй! А мы с Мишей полюбуемся.

Вася отнекиваться не стал. Видел настроение Дорохова и несвойственную ему апатию. Особо не вдавался в причины.

«Баре! Что с них взять!» — только и подумал.

Потом быстренько все разрулил. Но при этом каждый свой шаг предварительно оговаривал с Дороховым, понимая, что не стоит уж так наглеть. Или того хуже — подставиться ненароком. Руфин — затейник известный.

«Ишь, ты, командуй! Знаем, знаем! Плавали! Я сейчас развернусь тут, а он меня мордой об стол при всех. Мол, не так сидишь, не так свистишь и рано тебе еще командовать!»

Может, и не было у Дорохова таких намерений, а только — береженого Бог бережет!

Вася поступил мудро. Руфину понравилось, что Девяткин место свое знал и его предложением воспользовался грамотно и с должным тактом. Дорохов даже повеселел. Перестал на время думать об офицерских погонах. По итогу через пять минут отряд был готов к выезду. Не весь. Вася настоятельно предложил оставить в лагере тех, кого хоть в десять черкесок наряди и десять папах напяль, а все равно рязанская или какая другая расейская морда будет поперед всего торчать! Так же отсеял тех, кто ни бельмеса в местных языках. Оставшимся велел намотать на папахи белые ленты, чтобы сойти за мюридов. Далее занялся содержимым мешков. Все лишнее с благосклонного кивка Руфина приказал оставить. С собой только провизии на сутки и патронов, как можно больше. Когда и это было исполнено, Вася неожиданно заставил всех попрыгать на месте. Уж очень его подмывало исполнить этот обычный и обязательный прием диверсантов из своего времени. Отряд так удивился, что безропотно, под смех Дорохова и Лермонтова, выполнил причуду Девяткина.

— А для чего прыгать? — Лермонтов не удержался.

Вася и тут поступил, как выдающийся дипломат. Сначала посмотрел на Дорохова с немым вопросом: мне отвечать, или сами изволите? Руфин милостиво махнул рукой.

— Чтобы ничего не гремело, коль с лошадей спрыгнем! — бодро доложил Вася. — Тишина — наш лучший друг в таких вылазках!

— Умно! — восхитился поэт.

— Готовы, Руфин Иванович! — отрапортовал Вася.

Руфин не отказал себе в удовольствии медленно проехать вдоль выстроившихся бойцов. Вася, воспользовавшись этим, ехал рядом, шептал на ухо.

— А с Михаилом Юрьевичем чего будем делать?

— С нами пойдет. А что не так?

— Так, ведь, видно сразу, что нашенский, да еще и офицер.

— Да уж. Не поспоришь. Безбородый, лицо бледное, щегольские усы.

— А я о чем?

— Зато языки знает! Миша!

— Да!

— Ты же языки местные, вроде, знаешь.

— Да! Учился с детьми шамхала Тарковского! — Лермонтов был рад, что соответствует условиям.

— Это хорошо! Видишь! — обратился уже к Девяткину.

— Тоже не спорю. И все равно — нельзя ему с нами в таком виде.

— Ладно, не томи! Вижу же, что придумал что-то. Говори!

— Только ему это вы предложите. Я — никак!

— Ну-кась, ну-кась! — Дорохов сразу оживился, предчувствуя некий фортель, к которым имел особое расположение и из-за которых часто сам горел синим пламенем, что, в общем-то, и привело к его нынешнему незавидному и мучающему положению.

— Свяжем его понарошку и будем выдавать за пленного офицера!

Руфину очень понравилась эта идея. Рассмеялся.

— Молодец, Вася! Пленный офицер — отличное прикрытие для отряда!

Дорохов подъехал к Лермонтову. Все изложил. Когда закончил, оба рассмеялись. Вася покачал головой.

«Все им — игрушки!»

— Вася! — позвал Дорохов.

Вася подошел к офицерам.

— Ну, связывай! — предложил.

— Так, пока не нужно. В лес как въедем, вот тогда и свяжу!

— Пользуйся, Миша, последними минутами свободы! — опять рассмеялся Дорохов.

…Выдвинулись в сторону Злобного Окопа. Двигались мимо заброшенных укреплений. Вася ехал чуть позади и сбоку от Лермонтова. С той стороны откуда, по его мнению, могла быть нежданная угроза для жизни поэта. Все время оглядывался. Понимал, что рано еще напрягаться, но ничего с собой поделать не мог. Васина жизнь приобрела новый, доселе неизведанный смысл: он защищал одного из самых великих русских поэтов, славу нации! И от этой мысли Васю переполняла и гордость, и удовольствие от понимания теперешней собственной значимости для истории страны, и, конечно, страх. Страх, что не справится, не убережет Лермонтова. Поэтому и не расслаблялся ни на минуту. Ушки держал на макушке и головой чуть ли не как сова вертел почти в полный оборот на 360 градусов. И все равно, несмотря на такое напряжение, прислушивался к разговору поэта с Дороховым.

Обычная людская слабость, когда стоишь рядом с мировой знаменитостью и поневоле, что называется, жадно ловишь каждое его слово с тем, чтобы потом до скончания века всем рассказывать об этой встрече, тысячи раз повторяя все, что было сказано известной личностью! Вася, к слову, был не из тех, кто гоняется за такими встречами. В общем, даже — равнодушен. За всю жизнь всего один раз в детстве довелось увидеть ему «телевизионные» лица, когда был с семьей в Волгограде и отец достал билеты на спектакль гастролирующего в этот момент в городе театра Сатиры. Так как был еще мальцом, мало что понял. Но благодаря постоянным тычкам матери при появлении известных актеров на сцене — смотри, Ширвиндт! — момент запомнил.