— Помогли охотничьи команды генерала Пулло, — не удержался Вася от замечания. — Пообвыкли наши куринцы по лесам шастать.

— Не просто пообвыкли, но приучились полагаться на свое солдатское чутье! И нет никого, лучше куринца, для войны в Чечне. Здесь Васин полк как дома. Не то что в горах, на голых скалах у лезгинов. Дагестанец, он привык защищать свое жилье, доставшееся ему тяжким трудом предков. Готов сражаться лишь на крепкой позиции. Чеченец, он другой. Его не держит семейная сакля. Сожгут, новую построит. Он, как и мы, прирожденный партизан. Юркий, ловкий, бесстрашный. В лесу он дышит полной грудью. Хозяин! Его дорога — тропинка. Укрытие — каждый куст или дерево. Выстрелил, отступил. Или бросился в шашки, заметив слабину.

— Выходит, он плохой солдат?

— Да, в массе он теряется, не терпит над собой начальства. Но сама природа его сделала таковым и нам создала опасного противника. Тут наш командир — не хозяин местности. Вынужден полагаться на солдата, на его расторопность.

— Чудная здесь война, — покачал головой поручик.

— Жестокая. Привыкай к запаху крови. Здесь ее хватит в избытке, — тут Дорохов насторожился, посмотрел на Васю. — Слышал?

— Да, — ответил Вася.

Еще едва различимый шум вдалеке говорил о том, что навстречу им кто-то движется. Пара-тройка минут и столкнутся на узкой тропе пока неизвестно с кем. Но, скорее всего, с врагом.

С «гибельным восторгом» Вася вдруг понял, что никак сейчас не сможет удержаться и сделает то, о чем даже не станет потом кому-то рассказывать, поскольку этот поступок и так будет греть его своим невиданным по наглости размахом.

— Одно плохо! — начал Вася.

— Что? — одновременно спросили Дорохов и Лермонтов.

— Больно гладкий у нас пленный офицер! Ни ссадины, ни царапины.

Шалопай Дорохов еле сдержался от смеха и предчувствия последующих событий.

— Да, Миша! А, ведь, Вася прав! Ты будто только минуту назад встал из-за стола ресторации. Надо бы тебя как-то измазать, изгваздать. Да и крови неплохо бы чуть пустить!

— Ты серьезно? — Лермонтов остолбенел.

— Увы.

— И как?

— Дозволите? — спросил Вася.

— Ну, если надо… — Лермонтов кивнул.

Вася быстренько занялся «гримом» великого поэта. Обмазал слегка грязью лицо, прежде знакомое ему по картинам в учебниках. Мундир также не пожалел. Уже через пару минут Михаил Юрьевич представлял вполне удобоваримое зрелище пленного русского, с которым не церемонились.

— А с кровью как? — задал резонный вопрос Лермонтов.

— Да, как?! — даже Дорохов растерялся. — Не бить же его взаправду?

— Какой бить?! — всполошился Вася, памятуя о каждой капле крови поэта, за которую он нес ответственность. — Это мы мигом.

Вася быстренько уколол себя кинжалом в палец, как врач в поликлинике при заборе крови.

— Не побрезгуете? — спросил прежде немного ошалевшего Лермонтова.

— Нет, Вася, — сглотнул. — Спасибо!

— Ага!

Вася быстро начал размазывать кровь по лицу. Дорохов в стороне и любовался, и давал советы. Общими усилиями таки превратили гения в совершенного лишенца.

— Так годится! — кивнул довольный Вася, осматривая Лермонтова.

— Да! — согласился Дорохов. — Скажи, Миша, талантливый наш Вася чертяка! И в бою — молодец! И хоть сейчас отправляй его в театр, кордебалет гримировать! Хотел бы ты, Вася, кордебалет гримировать? А? Признавайся!

— Да, ну! — Вася засмущался.

— Откуда ему знать про кордебалет? — резонно вопросил Лермонтов.

— Плевать! — отмахнулся Руфин, загораясь. — Хотел бы, хотел! Вижу! Да я и сам бы не отказался, Вася, сейчас быть не здесь, а посреди кордебалета. И чтобы вокруг не этот лес и деревья, а ножки, ножки… Ах! Ну, да ладно! Собрались все! — приказал Дорохов жестким голосом отряду. — Начинается!

[1] Пример. В 1835 г. «жительствующая Московской губернии Верейского уезда деревни Субботиной солдатка Агафия Николаева Голикова прислала прошение о учинении справки: в живых ли и где именно находится муж её, служивший в бывшем 18-м егерском полку Степан Иванов Голиков: если же умер, то снабдить её о том свидетельством». Ей сообщили, что муж умер в госпитале в 1830 году. 31-го января 1836 г. верейский земской исправник уведомил Голикову, что с этого момента она официально считается вдовой и может повторно выйти замуж.

[2] Таврида — казённые офицерские квартиры Таврического полка, знаменитые своими попойками.

[3] Так назвалась в кругу офицеров Театральная улица в Петербурге, где находились два дома постройки Росси. Там размещалась театральная школа. Офицеры искали там удовольствий, выходящих за общепринятые рамки.

Вася. Малая Чечня. 1-е июля 1840 года.

Столкнулись с вражеским отрядом из пяти человек на небольшой полянке. Выглядели они еще хуже Дороховского. Одно слово — оборванцы. И по аналогии — рыбак-рыбака — ни в чем отряд Руфина не заподозрили. Приняли за аварских мюридов. Начали разговаривать. Те, кто мог говорить по-лезгински или по-чеченски, зная язык, отвечали. Таких в отряде было большинство. Они и выдвинулись вперед. Разговор был обычный: откуда, куда и что вообще в мире творится, в котором, как известно, стабильности нет. Остальные, кто не участвовал в беседе, спокойно ждали. Только три человека из всей лесной братии были напряжены. Лермонтов, что понятно, Вася и какой-то молодой парень из вражеской пятерки. Собственно говоря, Васин нервяк возник именно из-за этого парня. Как только отряды столкнулись на лесной поляне, он глаз не сводил с Лермонтова. И смотрел недобрым взглядом, аж желваки ходили. И к разговору не прислушивался. Так и сверлил взглядом поэта, почти не мигая. Вася занервничал. Потом слегка пнул коня и встал чуть впереди Лермонтова. И уже тоже глаз не сводил с парня. И тоже — почти не мигал.