— Почтеннейший! Я искренне сочувствую вашему горю! Сам недавно стал отцом дочери и вполне разделяю ваши чувства. Но что я могу? Разжалованный офицер, простой унтер. Я птица подневольная. Поправлюсь, придется возвращаться в Грузию в свой полк.

— Я навел о вас справки. Вы, простите, совсем не простой. Нет! О вас очень хорошо отзывается Тамамшев. А это такая фигура на Кавказе!

Все понятно: армянская диаспора рулит! Как и мы, греки, действуют в первую очередь через своих.

— Увы, — развел я руками. — Мои враги куда более могущественнее моих друзей.

— Может, подумаете? — с надеждой спросил Яков Иванович. — Любые деньги! Спасите! Я хватаюсь за любую возможность. Хотя, боюсь, уже поздно. Анна приняла ислам и вот-вот станет женой Шамиля.

— Так, быть может, не все так плохо?

— Поясните!

— Подумайте сами. Вы тоскуете по дочери. Хотите, чтобы она воссоединилась с семьей. Но что было бы дальше, если ее не захватили бы в плен? Рано или поздно вы бы выдали ее замуж. За какого-нибудь русского полковника или за сына своего коллеги, богатого армянского купца.

— Были такие планы, — подтвердил Улуханов.

— Теперь у вас есть перспектива породниться с самым влиятельным человеком в горах.

Сыновья сердито заворчали, но армянин-отец сердито на них цыкнул.

— Сколько проживет этот временщик?

— Уверен, что долго!

— Долго?!

— Без сомнений. Его звезда лишь начала свое восхождение.

Улуханов потрясенно застыл. Его картина мира дала серьезную трещину.

— Признаюсь, я не смотрел на эту ситуацию под таким углом. Но он же враг! Враг императора. Враг русского владычества на Кавказе. Их антагонизм непримирим.

— Кто знает, как все повернется. С Шамилем уже считаются как с серьезной силой. Готовы вести переговоры, например. О чем-то договариваться. У этого человека есть удивительная способность превращать в победу даже свои поражения. Вспомните! В 1839 он явился в Чечню, потеряв все. И что же? Он снова на вершине. Стать тестем имама — не самый плохой выбор.

— Удивительные вещи вы говорите. Мне нужно подумать.

— Как я понял, у вас есть свои люди в Дарго?

— Не то чтобы свои люди… Я переписывался с Ахверды-Магомой. Взывал к его крови. Он же армянин. Но меня не хотят услышать!

— Есть сведения о князе Илико Орбелиани?

— Есть! — обрадовал меня Улуханов. — Он жив. Томится в зиндане в Дарго. Но Шамиль выставляет какие-то невообразимые условия его освобождения.

«Черт, черт, черт! Ведь Чеченский отряд был в дневном переходе от твердыни Шамиля. Если бы не Шоип-мулла… Могли бы и освободить!»

— Нужен грамотный переговорщик.

— Так вам — и карты в руки!

— Уважаемый Яков Иванович! Повторю: сейчас я никто и звать меня никак.

— Вы все же подумайте. А я попробую предпринять кое-какие действия.

… Следом за купцом ко мне заявилось большое начальство. Цельный генерал! Начальник штаба Кавказской Линии и Черномории Александр Семенович Траскин. Человек-гора. Не в смысле выдающегося влияния на Кавказе, а с точки зрения комплекции. Я аж глаза вытаращил, когда во двор дома, где я обитал, бочком через калитку протиснулась кубообразная фигура в новеньком генеральском мундире[1]. Он был похож на своего брата, погибшего в Ичкеринском лесу, но размерами явно превосходил.

Я о нем был наслышан. Бывший чиновник военного министерства. Отправился на Кавказ набраться боевого опыта, чтобы продвинуться по службе. Вошел в доверие к Граббе, которого беспощадно объедал. Он был известным гурманом, любившим питаться на дармовщинку. И волочиться за дамами, что в его случае выглядело по меньшей мере смешно. А еще он был конфидентом Чернышева, состоял с ним в переписке через Вревского, что беспокоило Коцебу и бесило Головина. Ничего хорошего от него мне ждать не приходилось.

Он какое-то время рассматривал меня с оттенком брезгливости. Внимательно изучил мой шрам на лице. Я в долгу не остался. Также внимательно пялился на его второй подбородок, наползавший на высокую стойку воротника, как отвратительное жабо.

Предложил ему присесть.

Генерал с облегчением взгромоздился на скамейку. Расставил широко ноги. И огорошил меня вопросом.

— Расскажите мне, как погиб мой брат.

Что-что, а в уме ему не откажешь. Изворотливый, сукин сын. В мыслях он куда проворнее, чем телом. Его вопрос сразу переводил наш разговор в некую интимно-доверительную плоскость.

— Я мало, что могу рассказать, Ваше Превосходительство! Мы бились рядом, когда отбивали пушки. Потом потерял сознание, когда меня ранили. Когда очнулся, он лежал рядом. Уже умирал. Рассказывали, что его подстрелили уже после того, как вернули орудия.

— Правда, что он обвинил Граббе в своей смерти?

Я кивнул.

— У меня к вам непростой разговор.

— Я догадался.

— Тогда не буду ходить вокруг да около. Сейчас составляют списки захваченных в Ахульго. Надеемся выменять наших пленных у Шамиля. В первую очередь, тех, кого схватили в Кази-Кумухе.