– Понятия не имею, – пожала плечами профессор Горелова. – Меня поиски сокровищ интересуют только с точки зрения истории. Вадик, я закончила. Вот тебе данные по всем фамилиям, которые ты мне обозначил.

– Это все?

– Если я больше ничего не нашла, значит, больше ничего нет, – с достоинством ответила мама.

В Москву Вадим Горелов уезжал, увозя толстую амбарную книгу с ее заметками, касающимися семейного прошлого Павлы Киреевой, Петра и Гелены Волковых, Екатерины Кисловской, их возможной связи с Токменевыми-Никаноровыми, а также с бывшим управляющим Леонтьевской усадьбы Николаем Полетаевым.

Читать эти записи один он не стал, решил сделать это вместе с Дорошиным и его женой. Во-первых, вся эта историческая муть и так три дня навевала на него смертельную скуку. Та ее часть, которая касалась добра, вывезенного из усадьбы Токменевых, походила на приключенческий роман, а вот в рисовании генеалогического древа Горелов был не силен. Вместе с друзьями разобраться проще.

Кроме того, Дорошин сказал ему по телефону, что назавтра врачи запланировали попытку вывести Нину Невскую из искусственной комы, и непреодолимая сила гнала Вадима в Москву, чтобы оказаться рядом с этой женщиной, быть первым, кого она увидит, открыв глаза. Зачем? Он и сам не знал.

Нина ни разу не поощрила его явный к ней интерес. Более того, всем своим видом молодая женщина неоднократно давала понять, что Горелов ей неприятен. Он понимал, что является живым напоминанием о том последнем отпуске, который она провела в его гостинице вместе с погибшим вскоре мужем.

Проклятый портрет Петра Токменева стоял между ними, и ничто в целом свете не могло отменить этого печального для Вадима обстоятельства. Он бы даже не удивился, если бы узнал, что Нина его подозревает и в убийствах мужа и Киреева, и в нападении на нее саму. В конце концов, она совершенно его не знает, а он, как на грех, все время оказывается в гуще событий.

За всеми перипетиями последних дней Горелов как-то совсем упустил из виду, что в комнату, где он ночевал в доме Киреевых, тоже наведывался неизвестный и цели этого визитера вряд ли добрые. Однако думать о том, кто это был и чего хотел, Вадиму было не то чтобы неинтересно, а просто некогда. Он и не думал. Мысль об этом досадном инциденте пришла ему в голову только тогда, когда он, отвезя маму в Токменевку, гнал машину по направлению к Москве. Пришла и обожгла, словно он с размаху голышом нырнул в заросли крапивы.

Если принять за исходное, что его тоже хотели убить, значит, они с Ниной видели или слышали одно и то же, опасное для преступника. Но видеть или слышать что-то вместе с Ниной Невской Вадим мог только три с половиной года назад, в Рыбинске, потому что в последние дни они все время были в окружении других обитателей киреевского дома, а значит, их информация не могла считаться эксклюзивной.

На юбилейной вечеринке они и вовсе не подходили друг к другу. Значит, что-то произошло именно тогда, когда Нина и ее муж приехали в Рыбинск, а Горелов, повинуясь какому-то безотчетному импульсу, подарил им портрет Петра Токменева. Кто тогда оказался свидетелем его несколько безрассудного поступка? Администратор гостиницы? Рабочий, снимавший портрет со стены? Секретарша, помогающая его упаковать? Кто еще?

Почему в бреду Нина повторяла слова «похоронный агент»? Не было в его гостинице никаких похоронных агентов, да и быть не могло. Что ж, если Нина придет в себя… когда Нина придет в себя, эта часть загадки быстро разъяснится.

С этой мыслью Вадим вдавил педаль газа в пол, и его машина полетела по трассе в направлении Москвы. На ряд вопросов должна ответить лежащая в его рюкзаке амбарная книга с мамиными записями, а остальные части разгадки находились в столице. И он твердо намеревался собрать их воедино.

Елена Золотарева снова и снова прокручивала в мозгу картинки юбилейного вечера, закончившегося убийством. Она была совершенно уверена, что именно тогда произошло что-то важное, являющееся ключом к разгадке. Нина Невская и Вадим Горелов видели или слышали что-то, отсылающее к личности преступника, убившего Эдика. Нет, они не знали, кто он, и тем не менее невольно могли его выдать. Или преступник думал, что могли.

Лена закрыла глаза и попыталась вспомнить, кто и как стоял, сидел и ходил в тот злополучный вечер. Сначала все собрались, чтобы произнести первый тост и открыть празднество. Эдик стоял в самом центре, Татьяна рядом с ним, а чуть в стороне, но все-таки довольно близко к юбиляру расположились Гриша и Павла, самые близкие члены семьи.

Нина, хоть и приходилась Кирееву крестницей, стояла чуть поодаль. Лена, не любившая сборища чужих людей, подошла тогда к ней поближе, поскольку они уже познакомились. Рядом с ней, разумеется, стоял Дорошин.

Вадим Горелов находился совсем в другой стороне, рядом с Кисловскими. Тоже логично, Леонид работает в какой-то крупной художественной галерее, а значит, Горелову хорошо знаком. Вадим говорил, что не был особенно близок с Киреевым, а потому остальных его гостей знал плохо, вот и придерживался того же принципа, что и сама Лена.