– Да. Извини, я не мог ответить. Римме было совсем плохо, – сглотнул Калоев. И опять повторил: – Извини. Я виноват.

– Перестань, ну?! Ты ничего не смог бы сделать.

– Теперь я этого никогда не узнаю, – отрезал он, не щадя себя.

– Эльбрус, но ведь это же глупо… С таким же успехом я могу винить и себя.

Не знаю, услышал ли он меня, потому что мои слова остались без ответа. Я отвернулась к окну, но не смогла отвлечься от терзающих меня мыслей.

– Спасибо, что приехал. И за цветы спасибо. Жаль, что они остались в больнице.

– Я пришлю новые.

– Что ты! Я же не для этого тебя поблагодарила!

Я запальчиво накрыла своей ладонью его лежащую на коробке передач руку с корками на сбитых костяшках.

– Знаю. – Калоев поднял взгляд, притягивая мое внимание супермагнитом своих темных глаз. Вот от кого рожать, как не от такого, а? От кого? Я истерично всхлипнула. Господи, ну что же это за вселенская несправедливость? Зачем ты так?

Эльбрус слегка наклонился, переворачивая ладонь, чтобы переплести наши плацы. И меня это в хлам размазало. Особенно когда я в его глазах увидела отражение собственных чувств. Или убедила себя в том, что вижу.

– Уля…

Было страшно! Страшно, что он коснется меня. Но еще больше, что не станет…

– Я пойду. Не надо провожать, правда. Поезжай.

– Да.

Он согласился вроде бы, хотя опять же в его глазах согласия и близко не было. В них притаилась дикость. Жажда. Грех… Я смотрела на него, а видела обратную сторону его личности. И что смешно – она мне нравилась. Я бы ничего не стала менять. Я бы оставила все как есть и стала бы такой, как ему нужно.

Мамочки! Какой же ненормальный сумбур! В мыслях, в чувствах, в желаниях. Одно точно – я не могла и дальше врать себе, что выкидыш в нашем случае – благо. Мне было больно от неслучившегося… Ведь где-то в глубине души я все-таки представляла себя мамой его ребенка. Да кого я обманываю? Я представляла себя его женщиной! А кому как не мне было знать, как это?.. Их отношения с Риммой для меня пять лет были как на ладони.

Понимая, что еще чуть-чуть, и я, пользуясь случаем, как последняя дрянь попрошу Эльбруса остаться, вывалилась из машины. Прямо сейчас ему полагалось быть в другом месте. И было бы нечестно пользоваться обостренным чувством ответственности Калоева, перетягивая на себя одеяло. Если бы я себе это позволила, вряд ли бы смогла жить в ладу с собой.

Сцепив зубы, я поднялась в квартиру. Видно, мама и впрямь надеялась, что я поживу у них, потому что дома было не прибрано, а в холодильнике – пусто. Вот и славно. Трудотерапия – лучшее средство от хандры.

Я успела пропылесосить и вытереть пыль, когда в дверь позвонили.

– Доставка.

– Я ничего не заказывала.

– Крылова пять, квартира семьдесят четыре?

– Все верно.

– Значит, кто-то сделал заказ для вас. Да вы не переживайте, здесь все оплачено.

На пол передо мной опустились два огромных пакета. Из одного торчал пучок зелени. Из другого – охапка простеньких хризантем, какие обычно продают на кассе супермаркетов. Ассортимент продуктов намекал на то, что человек, сделавший заказ, был прекрасно осведомлен о моих вкусах. Здесь нашлись манго, сырники, язык, запеченный с гречкой… И моя гилти плеже – мармеладные червяки.

Неужели Эльбрус? Это вполне в его духе. Интересно, он считает себя обязанным? Или что им движет? Вина? А может, это такой себе поводок, чтобы я не сбежала, пока он отдает долги другой?

Так ничего и не решив, я обняла колени и тихо заплакала. Прости нас, малыш. Прости, что ты так не вовремя…

Я всегда считал, что нерешительность свойственна лишь слабакам. Мне были чужды сомнения, метания, перестраховки. Я так думал – если мужик что-то решил, то на этом он и должен стоять до победного. Но тут… Тут меня на части рвало, как тряпку.

– Эльбрус Таймуразович…

– М-м-м?

– Честное слово, от того, что вы тут сидите, ничего не изменится.

– Я понимаю, – растер пекущие глаза. – Но переночую все-таки здесь.

– Может, кофе вам сварить? – покачала головой врачиха. – Кто-то из девочек принес пирожки. С капустой! Вы целый день ничего не ели.

– И не хочется. Если только кофе, да… Тут не откажусь.

Ноги в мягких тапочках практически бесшумно ступали по полу, когда Юлия Сергеевна уходила. Наверное, этому уделялось особое внимание. Пациентов хосписа не хотели тревожить, когда они отдыхали. Но в другое время здесь, как ни странно, кипела жизнь – даже устраивались фортепианные концерты и совместные чаепития. Римме бы тут понравилось. Если бы она попала сюда в качестве мецената, то наверняка бы пришла в восторг от того, на каком уровне здесь оказывается паллиативная помощь. В этом я был уверен практически так же, как и в том, что я ни черта не знал о ее чувствах в качестве пациента. Мою жену очень сильно изменила болезнь, да… Возможно, ее переполняла злоба, или агрессия. А может, до предела вымотавшись, Римма пребывала уже на той стадии, когда смерти с нетерпением ждешь.

Хуже только, если предстоящее ее пугало… Вдруг ей было страшно? Вот вдруг! Моей маленькой смелой девочке… и страшно. Не давая ей остаться наедине с этим страхом, я от нее и не отходил. День сидел рядом, два… Римма уже практически не приходила в себя. А когда приходила, то ничего не могла сказать. Просто смотрела затуманенным пустым взглядом перед собой, не проявляя никакого интереса к окружающей обстановке, и я не мог отделаться от чувства, что она парализована ужасом.

– Ваш кофе, я взяла на себя смелость плеснуть туда коньяка.