Ещё транспаранты и революционные лозунги украшали фасады домов, ещё казалось, что всё хорошо и останется таким навсегда. И мне хотелось, сливаясь с толпой прохожих, радостно вышагивающих по олимпийской Москве, верить, что действительно всё у нас хорошо, а будет ещё лучше.

Если кто-нибудь знал бы то, что знал я, он решил бы, что я, возможно, не в своём уме. Но это было не так. Всё я осознавал и всё понимал и даже ломал голову над тем, чтобы попытаться исправить не только настоящее, но и будущее.

И у меня даже уже начал намечаться небольшой, размытый и до конца не ясный, но, всё-таки план действий. И уже Миша понимал, что мне известны сведения о будущем далеко превосходящие лишь информацию о совершённых преступлениях.

Но сейчас я просто радовался жизни. Шагал по Новому Арбату, бывшему ещё проспектом Калинина, и наслаждался молодостью, остротой чувств, погодой и красотой Москвы. Мелодии в голове менялись, но настроение оставалось неизменным.

Вихрем яростным время мчится,

Над судьбой легендарной твоей,

Молодой оставайся столица.

Нет дороже тебя и родней.

И в бою, и в труде я знаю,

Ты всегда нам как мать верна,

Дорогая моя столица,

Золотая моя Москва!

Перейдя мост, я вышел к гостинице «Украина». Прошёл вдоль здания и, завернув за угол, направился во двор. Мало кто обращал внимание, но два крыла с обратной стороны были не частью гостиничного комплекса, а обыкновенными жилыми зданиями.

У среднего подъезда правого крыла стоял «МАЗ» с коричневым морским контейнером. Дверь в торце контейнера была открыта и несколько крепких грузчиков вытаскивали из него узлы, коробки и мешки. Они заносили всё это добро в подъезд, у открытой двери которого стоял немолодой водитель в широкой твидовой кепке и курил беломорину.

— Давайте шибче, ребята, — призывал он вялых на вид грузчиков. — Время жмёт. Не валандайтесь.

Но грузчики торопиться не собирались и иронично, перемежая слова «служебными» частями речи, предлагали ему присоединиться к разгрузке и ускорить процесс личным участием.

Я поздоровался и прошёл в подъезд. За двумя просторными холлами в толстой, будто крепостной, стене был прорублен узкий проход, за которым находилась раздвижная дверь лифта.

Поднялся на седьмой этаж и вошёл в открытую дверь квартиры. Я оказался в длинном коридоре. Слева была комната с двустворчатой застеклённой дверью. Посередине на сложенном ёлочкой паркете были составлены коробки с книгами, вдоль стены стояли пустые, незаполненные книжные шкафы.

Я подошёл к окну. Внизу неслись машины по Кутузовскому проспекту.

— Это гостиная, — услышал я голос позади себя и обернулся.

Передо мной стояла Ирина. На ней были тонкие спортивные брюки, закатанные до колен и светлая, неопределённого цвета футболка. Волосы были растрёпаны, а на лице, обычно довольно бледном, играл румянец.

— Неплохо, — улыбнулся я.

— Не то слово, — радостно кивнула она. — Привет. Спасибо, что пришёл. До сих пор не верю, что Ананьин мне такую квартиру выбил.

— Ну, я же говорил. Он у нас просто волшебник.

— Всё жду, когда придут и скажут, мол, извините, вы же не академик, так какого лешего вы чужую жилплощадь заняли?

— Академики не здесь живут, так что не беспокойся, — усмехнулся я. — Никто тебя выселять не придёт. Это же не Ананьин своим решением тебе ордер выдал, правильно? Правильно. Это жилищная комиссия Моссовета постановила. А что и как, тебя не должно волновать. Сказано «за заслуги», вот и всё, значит, заслужила.

— Мне кажется, я здесь Медунова видела, — покачала головой Ирина. — У соседнего подъезда. Это первый секретарь из Краснодара.

— Ну, приличные значит соседи, а то я беспокоился.

— Да ну тебя, Саша. Не хотелось бы, чтобы неприятная ситуация возникла.

— Перестань, лет через двадцать приватизируешь и будешь жизнью наслаждаться. Давай, покажи хоромы свои, проведи экскурсию.

— Чего сделаю?

— Потом объясню.

Помимо гостиной, имелась спальня чуть меньшего размера, кухня и туалет с ванной. Квартира была небольшой, но высоченные, как во дворце, потолки создавали эффект огромного пространства. Ремонт требовался, на мой взгляд, основательный, но можно было не спешить. Ирина выглядела неимоверно счастливой, и мне это нравилось.