– Лорд Денвер, – окликаю Гийома. – Принесите эфир и установку, – смотрю на лекаря: – Я научу вас работать с эфиром и правильно проводить ампутацию. Софи, обработай инструмент.

Мне предстоит одна из самых трудных ночей в моей жизни. Но я знаю, мои пациенты будут жить.

Вечерний ветер врывается в шатер, и я ощущаю его горьковатый вкус. Молча натягиваю маску на лицо, приступая к работе.

Спина болезненно ноет. Провести несколько часов в полнейшем напряжении, сгорбившись над пациентом – это тяжело даже в молодости.

Небо потихоньку светлеет, и мне становится легче, будто рассвет способен отпугнуть смерть. Впрочем, эта костлявая до сих пор где-то рядом… Она будто знает, что люди чаще умирают по утрам. С четырех до шести часов, если быть точнее. И почему-то в субботу. Сегодня к счастью, четверг. Смерть одолевает человека в момент пробуждения, когда происходит активизация симпатического отдела вегетативной нервной системы…

Удивляюсь, сколько холодной, зачастую ненужной информации аккурат разложено в моей голове. И ничего ведь лишнего: все по делу. Но кое-что там отсутствует. Однозначно, там нет всякой ерунды, вроде мыслей о личной жизни, семье и маленьких бытовых радостях. И там точно никогда не водилось воспоминаний о путешествиях, о бушующих страстей, ни отголосков вечной любви, как в «Титанике».

Вскидываю взгляд, чувствуя на себе внимание Олафа Бредли. Я доверила ему перевязки. Если поначалу, он что-то бубнил, сжимал зубы и недовольно вздергивал нос, то вскоре притих, а затем и покорно исполнял любой приказ. Вроде того, что я дала ему в самом начале. Велела записывать дозировки эфира в зависимости от массы и возраста пациента. Мне нужна была статистика. Эфир – это не совершенная анестезия, он и сам может нанести серьезный вред. Нам еще предстоит научится им пользоваться.

Лорд Денвер, словно коршун, не спускал с меня глаз. Не знаю даже, чего в его одержимом внимании было больше: заботы обо мне или стремления предотвратить мой возможный побег. Скорее, второе. Но Гийом – мрачноватый и хмурый – внушал мне спокойствие. Он был точно якорь этой реальности – неотвратимой, как удар топора.

В общей сложности мы с моей «командой» провели восемнадцать ампутаций. Разумеется, я не была «самым быстрым ножом в Вест-Энде» и не специализировалась ранее на подобных случаях, но усилия, которые я приложила, были невероятны – никто, кто попал ко мне на «операционный стол», не умер этой ночью («Самый быстрый нож в Вест-Энде» – Роберт Листон, лондонский хирург, сумевший провести ампутацию ноги всего за тридцать секунд). Но больше было манипуляций с переломами, которые отнимали львиную долю сил и заставляли возиться по несколько часов. Софи без устали накладывала гипсовые повязки.

К утру я узнала, что на рудниках погибло двадцать шесть человек. Еще около восьми все еще находились под завалами. А еще я узнала, что Фауст Керли, которому ранее принадлежал Дрейб, не соизволил прислать людей на подмогу. И я отправила к нему солдат с требованием привезти горячее питание и питьевую воду. И вскоре рядом с шатром стояла телега с хлебом и похлебкой, которую раздавали воинам, женщинам и раненным. Конечно, благодаря имени его величества. Будь я простой аристократкой, никто не стал бы иметь со мной никаких дел, но статус супруги императора наделял меня огромной властью.

Когда восходит солнце, я заканчиваю с очередной операцией. Уставшая, снимаю передник и повязываю новый, чистый. Утираю пот со лба и поправляю косынку.

– Отдохните, ваше высочество, – коротко говорит Гийом.

Киваю.

– Сперва сделаю обход.

– Они все остались живы, – констатирует Гийом. – Я проверил. Некоторые еще спят.

– Без антибиотиков сложно прогнозировать результат, – говорю я задумчиво. – За ними нужен уход.

Уилберг не позволит мне остаться в Дрейбе дольше положенного. Он мыслит иначе: категориями более масштабными, как он считает. Самая важная его задача – не оставить трон пустым после себя.

Я выхожу из шатра, морщась от красноватого рассвета, заревом растекшегося по горизонту. Делаю зевок, и вдруг замираю, видя толпу людей вокруг. Захлопываю рот и растерянно оглядываюсь.

– Ваше высочество, – проносится ропот, – принцесса… высочество…

– …смотрите, это она…

– …спасла всех…

– … отойдите… дайте ей пройти…

– … ваше высочество…

Я двигаюсь вперед, а люди расступаются, шепчут:

– Пусть боги пребудут вечно с вами.

– Спасибо! Спасибо, ваше высочество!

– Пусть здравствует принцесса и его величество император Реиган.

Робкие касания к моему платью, локтям, спине – люди трогают меня, словно желая освятить свои ладони. И мне даже неудобно как-то.

– Ее высочество должна отдохнуть, – Денвер, словно ледокол, таранит толпу, позволяя мне следовать за ним до самой телеги господина Ройса, который завидев меня, торопиться зачерпнуть воды из бочки, чтобы я умылась.

Здесь же с миской похлебки сидит мастер Мейер, из глаз которого испарилась какая-то легкость, наделив его взгляд слегка тяжелым, хмурым выражением. Ему досталось самое трудное – провожать в последний путь тех, кому я уже не смогла бы помочь. И он выполнил ее безукоризненно.