— Хорошо.

Лицо Волги было залито слезами, а глаза полны отчаяния.

— Ах, доктор Хоторн, вы должны помочь ему! Я знаю, что он невиновен! Он не мог убить отца Виггера, священник был нашим другом!

— Успокойтесь, — сказал я, взяв ее за руки. — Мы сделаем все возможное, чтобы помочь ему.

— Вы пойдете в тюрьму? Говорят, что его линчуют!

— Здесь такого не может произойти, — уверенно сказал я. Но тут же вспомнил инцидент из истории Нортмонта, когда после гражданской войны действительно линчевали чернокожего, путешествующего с цыганкой.

— В любом случае я пойду, поговорю с ним, — сказал я, оставляя Волгу на попечение Эйприл, и двинулся по заснеженным улицам Нормонта в сторону тюрьмы, находящейся в трех кварталах от моего офиса. Шериф Ленс был уже там, беседуя с неожиданной посетительницей, Минни Хаскинс.

— Привет, Минни. Не очень приятное Рождество для города, не так ли?

— Конечно, нет, д-р Сэм.

— Вы навестили заключенного?

— Я пытаюсь выяснить, когда они уберутся с моей земли. Я была сегодня утром в их лагере, они говорят, что Карранса их вождь, и они не уйдут до тех пор, пока Карранса им не прикажет.

— Я думал, вы разрешили им жить на вашей земле.

— Да, но это было прежде, чем они убили отца Виггера, — ответила она, отражая мнение горожан.

— Я хотел бы поговорить с заключенным, — попросил я шерифа Ленса.

— Это не по правилам.

— Да бросьте, шериф.

Он поморщился и достал ключи от камеры. Войдя, мы обнаружили цыгана, сидящим на краю своей металлической койки и неотрывно глядящим в пространство. Он очнулся, увидев меня.

— Доктор, вы пришли, чтобы вытащить меня из этого места?

— Пять минут, — сказал шериф Ленс, закрывая меня в камере с Ловаром.

— Я пришел, Карранса, потому что ваша жена Волга попросила меня помочь вам. Но для этого я должен знать все, что происходило вчера в колокольне.

— Я сказал правду. Я не убивал Парсона Виггера.

— Что вы там делали? Почему вы не ушли с Волгой и другими?

Он закинул назад длинные черные волосы.

— Может ли гаджо{2} (с цыг.
– не цыган), как вы, понять это? Я остался, потому что почувствовал родство с этим человеком, священником, который пригласил ромов{3} к себе. Я хотел поговорить с ним наедине.

— И что случилось?

— Он пошел проводить других, вышел из колокольни и стоял в дверях, глядя им вслед. Затем он довольно быстро вернулся наверх. Я слышал, как он запирает засов на нижней двери, как будто боялся преследователей. Когда он пролазил через люк, я стоял к нему спиной. Я не видел, кто сделал это. Я только услышал медленный глубокий вздох и повернулся вовремя, чтобы увидеть, как тело падает на пол.

— Вы не видели никого другого?

— Нет, я никого не видел.

— Может, он был зарезан раньше? — спросил я. — В церкви?

— Он не смог бы подняться по той лестнице с ножом в груди, — сказал Ловар, покачав головой. — Это убило бы его сразу.

— А как насчет ножа? Вы признаете, что кинжал ваш?

Он пожал плечами.

— Он мой. Я носил его вчера под пальто. Но в толпе после службы меня толкнули. Нож выпал, и кто-то подобрал его.

— Трудно поверить, что вы не заметили, кто это сделал.

—Тем не менее это правда.

— Зачем кому-то понадобилось убивать отца Виггера? — спросил я.

Ловар грустно улыбнулся.

— Чтобы обвинить в этом цыган, — сказал он, как будто это было самой логичной причиной в мире.

Снегопад прекратился, и я двинулся обратно к церкви. В кармане у меня лежал аккуратно завернутый в газету кинжал, которым был убит отец Виггер. Шериф отказался от всякой надежды найти отпечатки пальцев на рукоятке, щедро инкрустированной рубинами, и позволил мне взять нож для проведения эксперимента.

Я предположил, что кинжал мог быть брошен или приведен в движение другим способом с некоторого расстояния и мог оказаться достаточно тонким, чтобы пройти через ячейки проволочного ограждения на окнах колокольни. Чтобы проверить эту теорию, я вошел в церковь и поднялся на колокольню.

Как оказалось, я ошибался. Правда, лезвие ножа могло пройти с некоторым трудом через проволоку, прямо или под углом, но рукоять обязательно застряла бы в ограждении. Без сомнения, броском извне пастор не мог быть убит.

Не оставалось никого, кроме Карранса Ловара, единственно возможного убийцы.

Что если он лгал?

Я вспомнил, какой ужас был написан на лице Ловара, когда шериф Ленс и я нашли его стоящим возле тела пастора. Ни один человек не мог бы так притворяться.

Я спустился по лестнице и обошел церковь, надеясь на вспышку озарения. Наконец, я сунул нож в карман и вышел на улицу. Проходя через двор, я заметил какую-то белую тряпку, наполовину засыпанную снегом. Подняв ее, я понял, что это белый стихарь, такой же, как пастор Виггер носил во время рождественской службы. На нем были темно-красные пятна и разрез около дюйма длиной.