– С момента сего и до свершения Астрального Соответствия нам надлежит поберечь эту энергию. Зато потом обретем мы предельное завершение и полноту!

Смущенный, преисполненный вновь самых противоречивых стремлений, я подчинился. Я уже не прислушивался к гласу разума. Я отрекся от воли своей, чтобы стать пешкой в руках ее-марионеткой, покорной малейшему взмаху ее руки. Осознание этого изумило меня и слегка позабавило. Разоблачаясь и укладываясь на свежайшие простыни узкой моей одинокой постели, я улыбался.

А потом, засыпая, заплакал.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Аудиенция у Себастократора. О Византии и Святом Граале. Договор и замысел. Посольство к господину Реньярду. Беседа со зверем, который оплакивает Золотой Век.

То был не сон, ибо действия, каковые свершаем мы в снах, не влияют так на жизнь нашу наяву; но все-таки очень похоже на сон.

Свет, льющий с неба на этот, другой, Майренбург, был светом тысячи дряхлых солнц; древний свет, густо золотой и мутно алый, янтарный и цвета охры-свет Осенних Звезд, рассеянный в мерцающей дымке, бывшей текстурой некоей ранней вселенной, прогнившей уже и обратившейся пылью. Лучи света усталых звезд, точно обрывки сверкающих нитей, стекали с небес на город, черный мрамор под ними вспыхивал проблесками мглистой сепии и вновь тускнел, сливаясь с темным монолитом ночного неба. При необычном таком освещении весь город, казалось, движется, точно медленный океан, создавая причудливое переплетение теней, неожиданную деталь узора, так что не только здания, но и лица людей обнаруживали то и дело некий скрытый аспект, выдающий характер, который-из-за этой, может быть, неопределенной текучести-существовал только в чьем-нибудь воображении. Даже само человеческой восприятие постоянно менялось под сенью Осенних Звезд.

Тем не менее, пока ехали мы ко дворцу Себастократора в карете князя Мирослава, я не переставал удивляться тому, что город продолжает жить обычной своей жизнью: улицы запружены народом, торговцы открывают свои ларьки, детишки носятся и смеются, собаки заходятся лаем, грузовые повозки движутся слишком неторопливо для нетерпеливых возниц карет и дилижансов, завсегдатаи кофеен-купцы, преисполненные осознания собственной важности, поют свои песни успеха и самодовольства за листами утренних газет. Подмастерья и гимназисты бредут понуро по улицам, не проявляя стремления к учению; молодые дамы являют миру результаты своих стараний за два часа перед зеркалом; майренбургские щеголи прохаживаются по тротуарам с такой отработанной грацией, словно они-статисты в каком-нибудь грандиозном балете. Если б не этот свет,-тусклый свет древних звезд,-если б не черный янтарь и не обсидиан громадных зданий, можно было бы даже подумать, что мы находимся где-нибудь в Веймаре или Лейпциге. По, похоже, заметил все это лишь я один. Либусса, прислонившись ко мне, погрузилась в мечтания о великой судьбе, ей предназначенной. Сент-Одран спросил Клостергейма, знаком ли наш отставной капитан сатанинского войска с работами Д'Ольбаха.

– Был такой Альбах,-ответил ему Клостергейм.-Из Баварии.-Он попытался припомнить все, что он знал о нем.-Если я не ошибаюсь, по прозвищу Нюрембегский Мясник. Но он жил два-три столетия назад. Это который подвешивал женщин на крючьях?

– Я говорю о французском философе, сударь. Systeme de la Nature?

Но Клостергейм погрузился уже в воспоминания о днях былой своей славы, когда этот Альбах его, без сомнения, принят был в адскую рать, и Сент-Одрану пришлось даже возвысить голос, чтобы вывести собеседника своего из задумчивости:

– В работах своих Д'Ольбах очень толково и ясно описал явления, подобные этим необычным звездам. Иные солнца, писал он... и простите великодушно, если я не слишком блистательно излагаю сие на немецком... иные солнца гаснут или же разлагаются, и планеты их рассыпаются по просторам небес; другие, наоборот, зажигаются в темных пространствах, и образуются новые планеты, дабы свершить становление свое и обозначить новые орбиты, а Человек-бесконечно малая часть планеты, которая сама есть незаметная точка среди необъятного целого-полагает, что вся вселенная сотворена для него! Что вы скажете, сударь?

Госпожа моя дернула плечиком и одарила Сент-Одрана сердитым взглядом.

– Излияний таких можно было бы ожидать от Вольтера! Эти люди пытаются изобрести некую глобальную космологию, дабы с помощью ее можно было потом избежать ответственности за моральные свои преступления. Если свести все к неподвластному человеку движению вселенной, тогда всякий может спокойно творить злодеяния, самые гнусные, самые несправедливые. Мне иногда даже кажется, что Галилей придумал Космос, чтобы снять с себя вину за все страдания своей жены.

– Может быть, это и верно, мадам,-мягко ответил ей Сент-Одран.-Но замечание Д'Ольбаха, признаюсь, меня впечатлило.

Карета наша теперь проезжала по громадной торжественной площади, где колонны, увенчанные каменными изваяниями, терялись во тьме. В центре ее струились черные воды фонтана: темный каскад ниспадал в бассейн, как будто наполненный взвихренной ртутью. И в кружении возбужденной сей смеси несовместимых элементов мелькали какие-то сияющие алые формы, рыбоподобные, вытянутые, зубастые, некоторые-до пяти ярдов в длину. Мы были единственными, кто проезжал сейчас в экипаже по черному мрамору мостовой; топот лошадиных копыт разносился в пространстве далеким эхом. Я выглянул в окно. Впереди возвышался величественный дворец в три крыла и шесть или семь этажей, сложенный из белого и черного камня с замысловатой цветною мозаикой, увенчанный позолоченными куполами и шпилями. Дворец этот напомнил мне дни, проведенные в Самарканде: в нем было больше восточного, чем европейского, но все же я не стал бы утверждать, что он выстроен исключительно в восточном стиле. Дворец окружала ограда из серебра и темного нефрита. За оградою начинался широкий двор с высокою аркой-входом во дворец. Ворота охраняли стражники, церемонные и величественные, в шлемах с плюмажем из перьев, в коротких жакетах без рукавов поверх изукрашенных вышивкою рубах, в широких шелковых шароварах и сапогах. В таком одеянии они весьма походили на казаков. Вооружены они были пиками и короткими кривыми саблями. Подъехав к воротам, карета остановилась.

Кучер князя Мирослава предъявил часовым бумагу с печатью. Капитан дворцовой стражи сломал печать и прочел документ, причем содержимое этой бумаги явно произвело на него впечатление. Он аккуратно сложил лист, отдал нам честь и поклонился.

– Миледи. Ваши превосходительства.

Карета въехала на дворцовый двор, прогрохотала под аркой, увешанной расшитыми знаменами, причем я заметил, что на многих знаменах представлены сцены, схожие с той иконой в доме князя Мирослава. А потом мы оказались уже во внутреннем замковом дворе, освещенном громадными фонарями, подвешенными на высоких столбах и на внешних стенах. Карета подъехала к подножью широкой лестницы, по которой уже спускался очередной отряд стражников. Впереди шел высокий в мужчина в белых с зеленым одеждах под клетчатым плащом и в бархатной шляпе, покрывающей его седовласую голову.