Мне оставалось одно утешение – моя трубка в кармане. Я принялся заправлять ее табаком в полном мраке. Зажег восковую спичку и решил воспользоваться возможностью осмотреть внутреннее убранство моей тюрьмы. Это было жалкое зрелище. Состояние изъеденных молью подушек из синей ткани свидетельствовало, что ими давно не пользовались, внутренние половики были протёрты до дыр, декоративная отделка отсутствовала. Все указывало на то, что странный экипаж был тщательно приспособлен для нынешнего использования. Внутренние ручки дверей были сняты, деревянные ставни прочно закреплены на своих местах. Места под окошками, где обычно помещаются имя владельца и адрес конюшни, были заклеены бумажками.

Эти наблюдения дали мне достаточно пищи для размышлений. Этот мистер Вайс, должно быть, был чрезмерно добросовестным человеком, если обещание, данное мистеру Грейвсу, заставило его принять такие чрезвычайные меры предосторожности. Очевидно, простого следования букве обещания было недостаточно, чтобы успокоить его совесть. Если только у него не было причин разделять чрезмерное стремление мистера Грейвса к сохранению инкогнито, так как трудно было предположить, что все эти меры скрытности были приняты самим пациентом.

Дальнейшие предположения, которые возникали в моих мыслях, были немного тревожными. Куда меня везли и с какой целью? Мысль о том, что я окажусь в каком-то воровском логове, где меня могут ограбить или убить, я отклонил с улыбкой. Воры не строят тщательно продуманных планов по ограблению таких бедолаг, как я. В этом отношении бедность имеет свои преимущества. Но, возможно, имелись другие причины. Богатая фантазия, подкрепленная житейским опытом, без труда могла вызвать в воображении ряд ситуаций, в которых медик, с угрозами или без, мог быть вызван для того, чтобы стать свидетелем или активным участником какого-либо преступления.

Размышления такого рода занимали меня на протяжении всего этого странного путешествия. Скуку рассеивали некоторые отвлекающие моменты. Мне, например, было очень интересно заметить, что когда одни органы чувств бездействуют, другие пробуждаются и компенсируют восприятие мира. Я сидел и курил трубку в темноте, которая была абсолютной, если не считать тусклого свечения тлеющего табака. Казалось, я был отрезан от окружающего мира. Но все же это не соответствовало действительности. Вибрации кареты с жесткими рессорами и железными ободами колес точно и ясно описывали характер проезжей части. Резкий стук от движения по гранитным камням, мягкая неровность щебня, гладкий грохот деревянной мостовой, тряска экипажа на поворотах и при пересечении трамвайных линий – все это было легко узнаваемо и давало мне представление о районе, через который я проезжал. Мой слух помогал дополнять всё это деталями. Свист буксира говорил о близости к реке. Внезапный и короткий глухой звук возвещал о проходе под железнодорожной аркой (что, кстати, произошло несколько раз за время пути). А когда я услы­шал знакомый свисток железнодорожника, за которым последовало быстрое фырканье пробуксовавшего локомотива, у меня сложилась четкая картина, как тяжелый пассажирский поезд выезжает со станции, словно если бы я видел его средь бела дня.

Только я выкурил трубку и выбил пепел о каблук своего ботинка, как карета замедлила ход и въехала в крытый проезд, о чем свидетельствовало глухое эхо. Затем я различил лязг тяжелых деревянных ворот, закрывающихся за мной, и через мгновение дверь кареты распахнулась. Я вышел в крытый коридор, вымощенный булыжником и, очевидно, ведущий к конюшне. Было темно, и у меня не было времени для подробных наблюдений, пока наш экипаж подъезжал к открытой боковой двери, в ней стояла женщина с зажженной свечой.

– Это доктор? – спросила она с сильным немецким акцентом, прикрывая свечу рукой и глядя на меня.

Я ответил утвердительно.

– Какое счастье, что вы пришли, – воскликнула она, – мистер Вайс наконец-то вздохнет спокойно. Заходите, пожалуйста.

Я последовал за ней через темный коридор в неосвещенную комнату, где она поставила свечу на комод и повернулась, чтобы уйти. Однако у двери женщина остановилась и оглянулась.

– Это не очень уютная комната, чтобы просить вас подождать в ней, – сказала она, – но у нас сейчас не прибрано, вы должны извинить нас. Мы так беспокоились о бедном мистере Грейвсе.

– Значит, он уже какое-то время болеет, не так ли?

– Да. Это началось совсем недавно. Периодически ему бывает то лучше, то опять хуже.

Говоря это, она постепенно отступала в коридор, но не ушла сразу. Соответственно, я продолжал расспрашивать ее.

– Его не осматривал ни один врач, не так ли?

– Нет, – ответила женщина, – мистер Грейвс всегда отказывался показываться доктору. Это было для нас большой проблемой. Мистер Вайс очень беспокоится за него. Он будет так рад услышать, что вы прибыли. Полагаю, мне лучше направиться к нему и сообщить о вашем приезде. Прошу вас, будьте так любезны присесть, пока он не выйдет к вам, – с этими словами она удалилась.

Мне показалось немного странным, что учитывая беспокойство и очевидную срочность дела, мистер Вайс не ожидал моего приезда. Когда прошло несколько минут, а человек, срочно желавший меня увидеть, так и не появился, странность обстоятельств поразила меня еще больше. Насидевшись до этого в экипаже, я коротал время осматривая комнату. Помещение было грязным, запущенным и, по всей видимости, давно никем не использовалось. Выцветший ковер был неровно брошен на пол. Посреди комнаты стоял небольшой столик, явно много повидавший на своем веку. Из остальной мебели было только три стула, обитые тканью с конским волосом и комод. Пустые, покрытые плесенью стены без картин, окна со ставнями, без штор, и темная драпировка паутины, свисавшая с потолка в память о долгой и прославленной династии пауков, говорили о заброшенности и ненужности этой комнаты.