Смотрю в потолок, пока Он, лежа на мне, честно старается решить мои психологические проблемы. Туда-сюда, как утюг по рубашке. Наверняка Он тоже думает, что умеет сглаживать смятое. И — надо отдать должное — иногда Ему это удается.

Но не сегодня.

Тем не менее, под конец внутри меня начинает тихо и сладко ворочаться что-то, похожее на удовольствие. Дыхание становится прерывистым, тело неуверенно начинает отвечать на Его движения. Но увы, моя искра гаснет, когда Он выдергивает из меня свою целебную таблетку и горячо изливается на мой живот.

— Ты у меня прелесть, — жарко выдыхает он, гладя меня по волосам.

По-моему, в какой-то книжке было написано о том, что нехорошо сразу после секса отваливаться от женщины, словно сытый комар, насосавшийся крови. Не иначе, он читал ее, потому, что никогда не бежит сразу в ванную, и каждый раз выполняет этот ритуал. Приятный, когда мы получаем оргазм вместе. И вызывающий мысли о времени, которое мы оба теряем впустую, в таких случаях, как сейчас.

Наконец он уходит, и я слышу, как струи душа бьют по его разгоряченному телу. Задумчиво провожу пальцами по животу, на котором быстро высыхает субстанция, необходимая для зарождения новой жизни…

После той аварии он ни разу не финишировал в меня. Случайно ли? По-моему, он просто больше не хочет рисковать. Тогда, узнав, что наш ребенок погиб во мне, Он чуть не сошел с ума. Плакал, бил кулаками о стену больницы, расшиб себе руки до крови. Помнится, врач говорил, что я приняла ужасную новость спокойнее, чем Он. Ну да, я тогда всерьез обдумывала способ самоубийства, и мне было не до истерик.

Но время гораздо более действенная таблетка, нежели какая-либо другая. Оно отодвинуло слишком четкие воспоминания, сделало их размытыми и плоскими, словно нарисованными плохим художником в приступе меланхолии. Но надо признать, что произошедшее сильно изменило нас обоих. Он стал больше работать, чтобы забыться — и результатом этого стало наше теперешнее благосостояние. А я…

А я лежу и, словно тот плохой художник, вожу пальцем по своему животу, будто кистью по холсту, размышляя о том, что наверно глупо пытаться раскрашивать неважную картину. Проще повесить ее на стену, оставив в покое, либо спрятать в чулан и больше не трогать. Пусть остается такой, какая есть. У других и такой нету.

Он в душе — это надолго. Вытираю живот простыней, по пути на кухню бросаю ее в корзину с грязным бельем. Он постоянно настаивает на домработнице, я пока сопротивляюсь. Но уже менее агрессивно, чем раньше. Не хочется, чтобы в доме был чужой человек. А еще я опасаюсь чувства своей ненужности, которое может возникнуть, когда за нашей квартиркой будет ухаживать кто-то другой. Хотя, может, Он и прав. Деньги нужны для того, чтобы избавлять людей от лишних забот. Вот только я еще не решила, нужна ли мне такая беззаботная жизнь, когда всё, что знаю и умею, окажется ненужным.

На кухне завариваю всё тот же лювак, и впервые ощущаю вкус дерьма той ушастой зверюшки, сквозь желудочно-кишечный тракт которой прошли эти кофейные зерна. Интересно, какому извращенцу впервые пришла мысль поковыряться в какашках мусанга, заварить добытое, и выпить? А потом заявить, что это неимоверно вкусно и начать продавать по сумасшедшей цене? Думаю, что это из серии той же фуа-гра, сырых стейков, кислого вина, неудобных платьев, и тесных деловых костюмов, стесняющих движения. Когда люди начинают слишком хорошо жить, им начинает недоставать сложностей, которые они сами себе придумывают. И чем неприятнее сложность, тем больше они готовы за нее платить.

Выливаю недопитый кофе в раковину, подхожу к окну.

На улице дождь. Миллионы капель воды падают на землю, чтобы потом испариться, вознестись вверх, и снова упасть. Круговорот воды в природе. Эти капли похожи на людей. Вечное бессмысленное метание между землей и небом — без цели, без конца, и без смысла. Когда идет дождь, природа становится серой, унылой и скучной. Когда идет жизнь — всё то же самое. Так может, Вик в чем-то права? Может, стоит немного раскрасить новыми впечатлениями своё уже поднадоевшее существование на этом свете?

— Милая, я всё, ванная свободна.

Он подходит ко мне сзади, обнимает. Его влажное после душа тело кажется готово продолжить примирение. Но голос немного насторожен. Понимаю. Он ждет чего угодно — новой волны скандала, холодного равнодушия, страстных объятий в стиле «я не сучка, давай всё забудем». Как-то он говорил, что любит меня за непредсказуемость. А я, если честно, иногда боюсь этой самой своей непредсказуемости — порой я сама не знаю, что могу выкинуть в следующую секунду.

— Я уезжаю в Париж.

Такое впечатление, что это сказала не я, а кто-то другой за меня вытолкнул слова вместе с воздухом из моих легких — и они сдулись, словно проколотые воздушные шарики. Я почувствовала, что задыхаюсь. И это ощущение легкого удушья вдруг сладко отдалось в низу живота, словно я только что кончила. Вот значит какие ощущения накрывают от сложных решений, которые принимаешь неожиданно для себя…

— Прости, я не ослышался?

Молчу. Мне слишком хорошо, будто я вдруг сбросила с себя что-то очень тяжелое, пригибающее меня к земле очень долго. И мне хочется удержать это ощущение в себе подольше. Я, конечно, отвечу. Но чуть попозже.