— Ну? — повторил я.

Корчиков шумно выдохнул.

— Она велела держать рот на замке!

— Кто? — с нажимом уточнил я.

— Велела девушка с удостоверением, — повторил Лифанов, глядя в пол. — Сказала, что дело государственной важности…

— И милиции не касается, — добавил Корчиков.

Я нахмурился.

— И никто не должен знать об этом… — тихо закончил Лифанов. — Так и сказала.

Молчание в комнате можно было резать ножом. Только свечи потрескивали, будто шепча что-то своё.

Аграфена тоже теперь помалкивала — она кивнула, молча собрала карты и сложила их в стопку.

— Ну что, начальник, — сказала она негромко, — ты теперь знаешь, что делать.

Я посмотрел на Корчикова и Лифанова, потом на бабку, на её стеклянный шар, в котором дрожал огонёк свечи.

Да, теперь я знал, что делать. И я знал, кто похитил Грицука.

— Ждите за дверью, — приказал я подчиненным. — Позже с вами разберусь.

Те с облегчением шмыгнули наружу, почтительно обрулив кота, что разлегся у порога.

— Спасибо вам, Аграфена Тимофеевна, — улыбнулся я и выложил на «магический» столик немагическую купюру в десять рублей.

Я на свежий воздух не слишком спешил и уселся на скрипучий стул. Мне интересно было побеседовать с шарлатанкой — может, впредь и ещё будет случай использовать ее так называемые «магические способности» в своих, правоохранительных целях. Хозяйка кивнула, мол, говори.

— Очень вы помогли следствию, хорошо играете. Аж мурашки по коже…

— Я не играла, — хмыкнула бабка, — они бы действительно ослепли.

— Ну да, ну да… — продолжал я скептически улыбаться и кивнул на полку, где стояли артефакты, — только белый магический порошок — это манка. Кусок метеорита — это обугленный камень из сгоревшей бани. Ворон — не вестник потустороннего, а просто чучело. А вон та старинная книга в кожаном переплёте — на деле учебник по ботанике дореволюционных годов.

Аграфена Тимофеевна смотрела на меня пристально, как смотрит матёрый следователь на задержанного, который явно гонит пругу.

— Все-то ты заметишь, начальник. Но это всё шелуха, оболочка. Зрить в душу надобно, в изнанку мира. Я помогла, а остальное неважно. Ты теперь знаешь, что делать, — повторила женщина, медленно убирая карты в потрёпанный холщовый мешочек.

Я фыркнул, откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди.

— Я знаю только одно, уважаемая гражданка Жарова: вы хороший психолог. На страхе играете, людей, мягко выражаясь, вокруг пальца обводите. Простите, но в магию я не верю. Нет, я не осуждаю, иногда людям нужно говорить то, что они хотят услышать. Или что им нужно.

В углу потрескивали свечи, в полумраке они отбрасывали на стены тени, похожие на корявые когти. За окном вдруг завыла собака.

— Не веришь, говоришь? — спокойно спросила бабка, склонив голову набок.

— В кого? В гадалок? Да ну, Аграфена Тимофеевна, ну давайте уж мы с вами не будем… Вот скажите мне, если вы такая провидица, почему до сих пор в избушке на курьих ножках живете, а не в особняке на берегу Чёрного моря?

Она улыбнулась так, что я почувствовал холодок.

— Потому что я не за этим здесь.

— А за чем?

Бабка хмыкнула, приподнялась, подошла ко мне вплотную и внезапно ткнула в грудь своим узловатым пальцем.

— Ты, начальник, не от мира сего.

Я непроизвольно напрягся.

— В каком смысле? Это вы к чему?

— А к тому, — она выдержала театральную паузу, — что ты тут чужой. Совсем чужой. Но хочешь своим быть. И стал уже почти.

Я почувствовал, как внутри что-то ёкнуло. Нет, бред, конечно. Никто не мог знать, что я нездешний. Что я жил в другом времени, в другой эпохе. Что однажды я просто открыл глаза — и оказался в 1978 году. Никто об этом не знал. Никто.

Но Аграфена Тимофеевна продолжала:

— Ты пришелец, Александр Александрович. Не таким, как все, родился. И не таким, как все, помрёшь.

Я усмехнулся, стараясь не выдать волнения.

— Да уж, спасибо за утешение.

— Исправь ошибки, начальник, — неожиданно мягко сказала она.

— Какие ошибки? — хмыкнул я. — Я вам кто, Герой Советского Союза? Мне и так забот хватает.

— Ошибки прошлого, настоящего и будущего.

Комок застрял у меня в горле. Я посмотрел в её выцветшие, цепкие глаза, и меня вдруг накрыло странное чувство. Как будто я стоял на краю пропасти и смотрел вниз.

— Ты думаешь, что всё просто? — продолжала она. — Думаешь, всё это случайность?