Шрифт:
— Хорошее здесь пиво? — сказал я, не глядя на него, как бы в воздух. — Не разбавляют?
Он скосил на меня глаза — внимательные, прищуренные, оценивающие.
— Первый раз здесь? — голос ровный, спокойный.
— Ага, командировочный я. Подумал, надо бы атмосферу города прочувствовать, так сказать. А что самое главное в любом советском городе? Ну, кроме статуи Ленина, конечно? Пивная!
Он усмехнулся, чуть приподняв уголки губ.
— Что ж, правильное место выбрали.
— Выпьем? — предложил я. — Я тут никого не знаю, а один вкушать не привычен. Саша.
Я представился, протянув ему руку. Он смерил меня взглядом, будто взвешивал.
— Давай, — пожал мне руку в ответ. — Хм… И меня Сашей зовут.
— Тезка, — одобрительно закивал я.
Мы взяли по кружке пива, уселись за столик у окна.
Я жадно всматривался в него — в его мимику, жесты, привычки. Узнавал каждую деталь. Взгляд открытый, ясный, каким я его и запомнил в прошлой жизни. Он ещё полон сил, ещё строит планы, не догадывается, что, возможно, ему грозит смертельная опасность.
Я глотнул пива, стараясь скрыть дрожь в пальцах и не слишком впиваться в своего компаньона взглядом. Что там, я еле сдерживал себя, чтобы не кинуться и не обнять его.
— Ты сам, значит, местный? — спросил я, чтобы завязать разговор.
— Не совсем, — он задумчиво повертел кружку. — Недавно перебрался. Дела, понимаешь?
— Какие дела, если не секрет?
Он усмехнулся.
— Да так, пытаюсь кое-какие вопросы решить. Но знаешь, что интересно? Вроде бы, всё по плану идёт, а иногда кажется, что кто-то сверху берёт и ломает весь расклад.
Меня аж передёрнуло.
— Бывает, — пробормотал я.
В горле перехватило. Что дальше говорить — я не имел понятия. Он тем временем сделал глоток, поставил кружку на стол.
— Знаешь, что ещё интересно? — он вдруг внимательно посмотрел на меня. — Ты мне кого-то напоминаешь.
Я сжал зубы.
— Да не-ет. Может, просто лицо знакомое?
— Может, — он задумчиво кивнул.
Мы захрустели сушками, обильно посыпанными крупной солью. Такой крупной, что на зубах скрипела.
Я пытался найти подходящую тему, что-то, что удержит его здесь, в моей компании. Что-то, что поможет мне понять, кто и почему хочет его смерти.
— Хороший у тебя костюм, — бросил я наугад.
Тем более, что костюм и правда удивительно хорошо сидел. Я раньше не видел его, то есть… Он ухмыльнулся, погладил лацкан пиджака.
— Да, обновка. Сегодня первый раз надел.
И тут меня будто прошибло током. Я помнил этот костюм. Кофейного цвета, вельветовый, именно в нём его похоронили.
Мать говорила: «Он так его любил, новый в шкафу хранил, а потом надел в тот день первый раз и…».
На нём живом я действительно этот костюм не видел. И теперь захлебнулся воздухом, чуть не пролив пиво.
25 октября.
Ровно год назад, в этой же жизни, в этот самый день он погиб.
Реальность изменилась, но роковой день не исчез среди других вероятностей, просто сдвинулся всего лишь на год вперёд. Ведь отец впервые надел этот чертов костюм в день своей смерти. Сердце заколотилось.
Сегодня его должны убить?
Я мельком взглянул на Гурьева. Тот уже заканчивал разговор, но что-то было не так. В дверях мелькнули двое крепких парней — не пьяницы, не случайные гости.
Я не знал, кто их послал, но быстро понял, зачем они здесь. Время пошло.
Я должен спасти отца.
Глава 15
В пивбаре гул стоял, как в улье, замешанный на аромате «Жигулевского» и солоноватом душке воблы. Я делал вид, что беззаботно потягиваю пивко, а сам был настороже, словно притаившийся хищник в засаде. Лицо внешне расслабленно, но каждый мускул — что сжатая пружина. Поддерживая непринуждённую болтовню с отцом о погоде, об орбитальной станции «Салют-6» и прочих недавних событиях в стране, я как бы между делом оглядывался по сторонам и кое-что подмечал.
За прилавком хмурая тетка лениво протирала кружку, поглядывая на спорящих мужиков у дальнего столика. Несмотря на образовавшуюся очередь, продавец особо не спешила, давно поняла секрет своей работы.
Отец немного захмелел и стал вдруг рассказывать о себе. Ничего конкретного, так, общие фразы. Но я сидел рядом, впитывая каждое его слово, не давая себе расслабиться, не позволяя бурлящему внутри теплу взять верх. Хотелось приобнять его, сказать, что он не один, но вместо этого я лишь молча слушал отцовский голос — низкий, чуть сипловатый, знакомый до боли, будто и не было этих проклятых лет порознь.