— Получается, так, — согласился я, оставив без ответа рассуждения о моей клановой принадлежности. — А от меня вы чего хотите? Чтобы я Пьеру уши на затылке завязал бантиком и сказал, что это за то, что он вас обманул? Так я его и без этого убью.

Они переглядывались. Одно дело — мальчишеская похвальба и подначки, и пустые угрозы. «Я тебя убью! — Да я сам тебя убью! — А я тебя два раза! — А я тебя три!» Совсем другое — когда эти слова просто и обыденно говорит человек, который совсем недавно переломал вас всех и даже не вспотел. Как-то сразу верится, что да — вот это не угроза и не пустые слова. Этот — действительно убьёт.

И по спине начинает тянуть неприятным таким холодком…

Я помнил, как нас учили производить нужное впечатление. Я вообще много чего помнил…

…залитая солнечным светом аудитория, разговоры вполголоса, ожидание нового преподавателя, впереди завершающий обучение курс с какой-то непонятной аббревиатурой СДАМ вместо названия, попытки расшифровать её, всё более непристойные с каждым новым вариантом…

Пылинки, пляшущие в солнечных лучах…

Какой-то дедок, заглянувший с вопросом в дверь. На него вообще не обратили внимания, только кто-то с переднего ряда махнул ему в сторону коридора — мол, там где-то…

Дедок вышел, закрыл за собой дверь. Через пару секунд она открылась снова, и он вошёл. Но как он вошёл… Нас, уже видящих себя героями, о которых тысячелетиями будут складывать легенды, словно катапультой выкинуло из кресел, заставило вытянуться по стойке «смирно», руки по швам…

Это был всё тот же старичок. И не тот. Совсем, совсем другой… И мы смотрели на него глазами молочных щенков, увидевших вожака. Альфу из альф. Готовых умереть за один его одобрительный взгляд на наши могилы.

В гробовой тишине он прошёл к кафедре, встал за неё, оглядел нас, оставив полное ощущение, что каждому заглянули в душу до самого донышка и запомнили всё, что там таилось. И наконец заговорил.

— Добрый день. Меня зовут Царёв Юрий Степанович, и я буду вести у вас предмет, который называется «Сценическое движение и актёрское мастерство».

— Но… — выдохнул кто-то. — Но это же… театр?

— Именно! — подтвердил преподаватель, который с этого момента и навеки стал для нас Царём. — Не обладая этими навыками в полной мере, как вы собираетесь выполнять поставленные перед вами задачи? Какими вы должны быть, чтобы добиться успеха? Такими, каким был я, когда вошёл к вам в первый раз? Или — когда во второй?

К концу первого занятия мы были влюблены в его искусство.

К концу курса мы уносили его в своих сердцах.

И теперь его мастерство, усвоенное мною, должно было послужить ему достойным памятником. Потому что-то, что он нам давал, не было актёрством на самом деле. Актёр вживается в роль, на сцене он — кто угодно, но за кулисами снимает с себя образ вместе с костюмом, уходит из театра, и за его стенами он такой же, как все.

Царь не учил нас носить маски, не надевал на нас фальшивые личины. Его ценность была в другом.

Он извлекал из каждого своего ученика суть, спрятанную порой очень глубоко. Очищал её от всего лишнего, от напластований социальных установок, зачастую лишённых всякой логики, и поддерживаемых только потому, что «деды так делали и нам велели». Шлифовал, доводил до совершенства.

И только тогда отпускал своих учеников, уже готовых, уже знающих себя и свои возможности, способных держать себя в узде и терпеть, когда другие срывались.

Четверо из нас не прошли его курс. Они не смогли понять и принять, что его работа с нами, изменяющая нас, как молот кузнеца изменяет кусок железа, превращая его в совершенный клинок, направлена на то, чтобы сделать вчерашних раздолбаев равными правителям древности.

Не тех фальшивых насквозь аристократов современности, у которых нет ничего, кроме славы их предков, но тех, за кем идут. За кем пойдут в ад, если будет нужно. Пройдут его насквозь и выйдут с той стороны. И просто актёрской игрой этого было не добиться… Надо было быть достойными этого доверия. Этой веры в себя.

Тех четверых мы больше не видели. Им наверняка нашли применение, всё же мы были лучшими из лучших. Но для той работы, которая нам предстояла, они не годились.

И вот теперь механик, которому я пинком отшиб яйца, взывал к моей сути. Я ещё не слышал от него ни слова по сути дела — но моя суть услышала и поняла всё гораздо раньше, чем я сам это осознал.

Личина простого парня, безродного сироты с окраины обитаемой части Солнечной системы, продержалась недолго. «Случайная» встреча с Снежаной Медведевой привлекла слишком много ненужного внимания и спровоцировала конфликты у местных. Что в целом отвечало моим планам, но необходимость реагировать на события, которые затрагивали и меня, вынудила действовать, как меня учили, практически на уровне рефлексов.

И люди бессознательно начали тянуться ко мне, подчиняясь настоящему альфе. Рановато, но начинать всё равно придётся с малого…