Он думал о своих последних двадцати годах.

Ещё двадцать потраченных впустую лет, когда он ничего не делал… когда он был никем.

Первые семь из них он провёл на Памире, в основном в одиночестве.

Потом он снова был один в той хижине в России. Он ездил в Москву, когда ему это было нужно, обычно для разведки или для перепихона, но и там он никогда не проводил много времени.

Они хотели, чтобы он был вне поля зрения, сказал Вэш. Они хотели, чтобы он был там, где Шулерам и в голову не придёт искать его, где никто даже не узнает, жив ли он. Они хотели, чтобы он был невидимым, сказал Вэш.

В те первые годы они связали его свет с светом Элли, они хотели, чтобы он перестал существовать.

Но от этого боль усилилась.

Он вспомнил горы. Он вспомнил, как гулял по горам Сибири с винтовкой за спиной, наблюдая за орлами над головой, за темнотой деревьев. Обычно у него не было ничего, кроме спутниковой связи, которая связывала его с остальным миром, и Барьера, который связывал его с Элли.

Там он чувствовал себя почти свободным.

Но он всё равно был один.

— Я ненавидел её, — выпалил он.

Его голос прозвучал резко, бездумно.

Сначала он даже не был уверен, кого имеет в виду.

Лицо Кали поплыло перед его глазами, её слова, сказанные ему у бассейна отеля в Сайгоне, затем снова в Южной Америке, после того, как она родила Элли. Он вспомнил, как муж Кали свирепо смотрел на него, предупреждая взглядом. Он вспомнил недоверие, едва скрываемое отвращение, когда мужчина обернул свой свет вокруг Элли на кровати.

Затем он увидел Элли, стоящую в океане.

Он почувствовал, что она хочет исчезнуть, как иногда делал он сам.

Это напугало его до чёртиков, когда он увидел это в ней.

Это чертовски напугало его, когда он почувствовал, что она хочет умереть.

Слёзы навернулись на его глаза.

Он поднял глаза, избегая взгляда видящего, вместо этого уставившись в потолок.

— Я чертовски ненавидел её. Годами. Я винил её в его уходе…

— Кого, брат? — сказал Торек. — Кого ты винил?

Ревик только покачал головой, не отвечая.

— Они все притворяются. Все они. Они все просто полны дерьма. Они притворяются…

— Притворяются чем? Что за притворство?

— Забота, — сказал Ревик, глядя на него. — Они притворяются, что им не всё равно, но на самом деле им насрать. Я чертовски уверен, что им на меня наплевать. Все они чего-то хотят…

— Чего они хотят?

— Я не знаю. Половину времени я, бл*дь, даже не знаю. Я просто чувствую это. Я, бл*дь, чувствую это. Они чего-то хотят. Они чего-то хотят от меня.

Торек кивнул, не дрогнув от эмоций в голосе Ревика.

— Они хотят этого только от тебя? — спокойно сказал Торек далее. — Или ты думаешь, что никто никого не любит, брат? Ты думаешь, что всё это просто видящие, использующие других видящих?

— Нет, — свет в глазах Ревика исказился от замешательства, даже когда боль в груди усилилась. — Нет. Я не верю, что…

— Значит, ты думаешь, дело только в тебе? — продолжал Торек, и его голос стал более мягким. — Ты думаешь, они все просто чего-то хотят от тебя? Что тебя нельзя любить?

— Я не знаю.

Торек продолжал поглаживать его кожу, массируя плечи, лаская волосы, затем подбородок и лицо. Ревик лежал, желая, чтобы это так или иначе закончилось, чтобы эта штука внутри него раскололась, чтобы его оставили в покое. Ему было всё равно, будет ли это больно; ему было уже плевать.

Если это означало, что потом всё, наконец, закончится.

Ему хотелось просто опустошить себя. Ему хотелось просто сломать то, что внутри него отказывалось отпускать.

Если они хотели, чтобы он был один, почему он должен был так сильно это чувствовать?

Почему он не мог просто забыть об этом?

— Ты всё ещё ненавидишь её, брат? — мягко спросил Торек. — Эту персону, которую ты винишь в том, что твой возлюбленный бросил тебя?

Ревик обдумал свои слова.

Он подумал об Элли, о том, как сильно он старался держаться от неё на расстоянии. Он вспомнил, как сильно хотел этого. Он даже попросил Вэша о помощи, чтобы их света не слишком переплелись.

Где-то по пути он проиграл и эту битву.

— Нет, — сказал он, качая головой. — Нет. Я не ненавижу её.