— Юристы «ТехноФинанс» считают, что у нас есть все шансы оспорить завещание в суде.

— Собираетесь дожидаться, пока эта гаринская отрыжка раздует из этого историю для СМИ?

Мне очень тяжело сдержаться и отреагировать на «гаринскую отрыжку» выплеснутым прямо ему в рожу кофе.

— Собираюсь действовать в рамках всех рычагов, которые нам доступны в рамках закона, — отвечаю сдержанно, прекрасно понимая, как его раздражает моя правильность. Эта тварь привыкла все в жизни решать исключительно бульдозерными методами.

— Валерия, я понимаю, что вы в ваши годы… на таком месте… — Он наклоняется через стол, как нарочно обдавая меня слишком крепким ароматом своего одеколона. — Это, несомненно, кружит голову. И может даже показаться, что в этом мире все именно так и работает — исключительно так, как написано в бумажке.

— А разве нет?

— И этот вопрос задаете мне вы? — Он противно смеется.

— Я не очень понимаю ваши намеки, Юрий Степанович. Возможно, вам стоит изъясняться конкретнее? Вы пришли узнать, какие шаги я, как генеральный директор «ТехноФинанс», предприняла, чтобы обезопасить нас всех — в особенности, наших инвесторов — от возможного раздела активов в пользу наследника Александра Гарина. Я вам только что эти шаги озвучила. На данный момент, разумеется. Предметно имеет смысл разговаривать, когда на руках будет хотя бы несколько экспертиз и когда наши юристы предоставят варианты, как мы можем выйти из сложившейся ситуации с наименьшими потерями.

— Он же только ради этого сюда и пришел, этот грязный слизняк! — нервы Завольского, наконец, сдают.

Подрывает жопу со стула, пытается обойти стол, чтобы налететь на меня своей тушей, но мой «случайно брошенный» в сторону камеры слежения взгляд заставляет его врубить «ручник». Я почти слышу, как с досады скрипят по полу подошвы его туфель — далеко не таких блестящих, как раньше, потому что теперь их некому вылизывать двадцать пять часов в сутки.

Валентин ждет меня за дверью.

Мне достаточно просто уронить чашку на пол, чтобы он вмешался.

И хоть мне на секунду снова становится страшно, я помню, что должна дожать эту мразь.

Осталось совсем чуть-чуть.

— Он знает, что в кресле сидит тупая пизда! Гаринский пиздюк, блядь, который мне по гроб жизни яйца лизать должен за то, что я оставил ему хоть что-то!

Я знаю, о чем он, но отлично, как по нотам, разыгрываю удивление на лице. И сразу после — натягиваю на свое лицо каменную маску.

— Юрий Степанович, вынуждена напомнить вам о субординации. И если вы немедленно не перестанете вести себя подобным образом, мне придется пригласить сюда начальника Службы безопасности.

Завольский не сводит с меня глаз. Его тяжелые кулаки едва не дробят столешницу, а глаза бегают по мне, словно ищут, куда нанести удар, чтобы раздавить меня окончательно.

— Ты действительно думаешь, что с Угоричем получится договориться? Подписать какие-то бумажки, отдать ему кость с барского плеча — и он успокоится?

— Я привыкла действовать в рамках закона. И если Гарин действительно является наследником «ОлмаГрупп» — нам не остается другого выхода, кроме как отдать ему его часть. Сейчас я была бы больше сосредоточена на том, как развести активы. На всякий случай. И что сказать нашим инвесторам, чтобы вся эта грозящая нам репутационными рисками история не вынудила их перенаправить свои капиталы в более благонадежные руки.

Он срывается на смех — громкий, грубый, почти болезненный. Кажется, ещё чуть-чуть, и его лицо покраснеет настолько, что просто лопнет. Но это не пугает. Сейчас я уже знаю, что контроль полностью на моей стороне.

— Ты ведь… — Он все-таки становится ближе, словно пытаясь подавить меня своей массивной фигурой. — Ты ведь просто сидишь в этом кресле, потому что нашла защитничка, да?

— Защитничка?

— Ой, да не корчи дуру, Валерия!

Его бьёт дрожь. Видимо, сам факт того, что я отказываюсь играть в его грязные игры, доводит его до предела. Он резко выпрямляется, обходит стол, но останавливается, когда замечает мой взгляд, брошенный в сторону камеры наблюдения. Я всё ещё сижу, как будто ничего не происходит, но внутри держу себя на пределе, готовая к любому его выпадению.

— Полагаю, на этом разговор себя исчерпал. — Я встаю из-за стола, сдержано, без единого лишнего жеста, одергиваю пиджак, выправляю манжеты идеально отглаженной юбки. Здесь и сейчас, это мои туфли «сверкают», и мы оба прекрасно это понимаем. — Я верю в закон. В отличие от вас, Юрий Степанович, я действую по правилам, даже если это означать заметную дыру в наших общих карманах. Ну что ж, всем нам придется потуже затянуть пояса.

— Ты думаешь, я не разберусь с этим сам? Думаешь, я буду просто стоять в стороне, пока ты своими чистенькими ручками потрошишь мой кошелек? Или правда веришь, что твой крутой ёбарь пощадит тебя, когда закончит дерибанить дело всей моей жизни?!

Я думала, что он уже не сможет меня удивить, но Завольский смог.

Он правда думает, что Шутову всралась его финансовая империя?

Димка мог бы развалить ее за сорок восемь часов, валяясь на диване и потягивая холодную «Колу».

— Я думаю, что впредь наши с вами разговоры будут исключительно через секретаря, Юрий Степанович. А еще я думаю, что больше не буду делать скидку на ваш траур по сыну и если вы еще раз повысите на меня голос или позволите себе хоть слово из словаря обсценнной лексики, я сделаю так, что ваше заявление ляжет мне на стол в течение суток.