Когда дверь за ним закрывается, я с надеждой ловлю каждый звук.

Два поворота ключа в замочной скважине убивают мою последнюю надежду на спасение.

Я еще какое-то время лежу на полу, коплю силы, чтобы подняться и привести себя в порядок, а потом вспоминаю, что будет утром — и хочется свернуться калачиком и перестать существовать. Стать аномалией из фантастического фильма, в котором даже маленький мотылек, случайно раздавленный ботинком ученого, менял ход всей жизнь на сто восемьдесят градусов.

Но ничего такого не происходит.

Потому что мое красивое кино закончилось в ту минуту, когда я спустилась с трапа самолета.

Каким-то чудом после всех этих ужасов, мне все-таки удалось задремать, потому что из внезапного приятно щекочущего чувства прибоя на кончиках пальцев, меня резко выдергивает шум и отдаленные звуки голосов. Оглядываюсь, буквально за секунду соображая, что сижу в углу как мышь. Видимо, так же и уснула. Шум не становится ближе, но и не стихает. Я медленно распрямляюсь, пытаясь понять, что происходит, найти источник звука, но он точно не из-за двери. Скорее, снаружи. Выглядываю в окно, но там тоже ничего не видно, потому что единственный источник света достает откуда-то из-за дома. И звуки, похоже, доносятся тоже оттуда. На несколько секунд все как будто замолкает и именно в этой паузе я слышу голос, от которого мое сердце буквально рвется на части.

Марина.

Отсюда не разобрать, что она говорит, но я узнаю ее голос из множества, потому что после смерти мамы она осталась единственным по-настоящему близким и важным для меня человеком. Денис… После трагедии с отцом, он просто отодвинул нас всех — сначала на расстояние вытянутой руки, а потом — полностью из своей жизни. Никто из нас не обвинял его в том, что случилось, но он так и не смог смириться с тем, что в тот ужасный день именно он был за рулем.

Голос Марины не звучит испуганным, она как будто даже рада, что вернулась домой. Я обессиленно стучу клаками в окно и прошу ее бежать, хоть и знаю, что это бессмысленно — она все равно меня не услышит, и сейчас Рогов будет стеречь Марину как зеницу ока. Возможно, даже сильнее меня, потому что она — его единственный козырь заставить меня подчиниться.

Когда голоса стихают, я бросаюсь к двери и прислушиваюсь — возможно, Рогов решит привести Марину, чтобы я окончательно убедилась, что он не блефует. И… что тогда? Я буду кричать ей, чтобы она бежала, Марина побежит и… случиться может вообще все что угодно. Ее могут случайно покалечить, она может выскочить на дорогу.

Я закрываю уши ладонями и громко ору внутри своей головы слова какой-то американской песни. «Нирвану», кажется, хотя я не фанат такой музыки. И только когда проходит достаточно времени, за которое, по моему мнению, Рогов мог привести Марину уже несколько раз, если бы захотел, рискую убрать руки. Теперь тихо — ни звука ни снаружи, ни внутри. Интересно, которой час? Рогов так бесновался, что когда швырял стул — сбил часы со стены и стрелки на них «замерзли» на отметке около восьми вечера. Сейчас, наверное, уже ближе к двенадцати. Или больше? Сколько вообще времени я здесь нахожусь? Интуитивно кажется, что двое суток, потому что ночь за окном я вижу уже второй раз.

Нужно перестать себя жалеть и подумать, что можно сделать в этой ситуации.

«А можно что-то сделать?» — насмехается мой почему-то всегда очень едкий внутренний голос. Если на кону стоит жизнь и безопасность моей сестры — какие могут быть еще варианты, кроме как подчиниться и выполнить все требования этих двух больных ублюдков? Даже если предположить фантастический сценарий, при котором мне каким-то чудом удается сбежать — что это даст? Моя свобода в обмен на свободу тринадцатилетней невинной девочки, с которой могут сделать такие вещи, что…

Я стараюсь не допускать в голову такие мысли, потому что от них все мои нервные окончания начинают болеть так, словно по коже скребут железной щеткой по металлу. Даже если Рогов прямо сейчас зайдет в мою «темницу» и скажет, что я свободна и могу идти на все четыре стороны, я и с места не сдвинусь. Даже, наверное, упаду на колени и буду умолять сжалиться и взять меня вместо Марины. Хорошо, что эта «гениальная идея» не пришла ему в голову, хотя еще не вечер.

Хорошо, в таком случае, нужно успокоиться, взять себя в руки и вспомнить, что говорил Рогов. Шубинскому я нужна в качестве жены — об этом сказал и сам Шубинский, и отчим вслед за ним повторил с десяток раз. А жену, как бы там ни было, он вряд ли планирует держать в черном теле с перебитыми ногами и сломанными ребрами. По крайней мере, не в первые месяцы. Сначала он захочет мной наиграться, сбить оскомину. Одна моя приятельница из штатов — красотка Оливия, каких, наверное, создают на небесах по очень редкому лекалу — однажды рассказывала, почему не любит долго ни с кем встречаться. «Сначала он любит тебя и у него так замыкает на тебе мозг, что можно просить вообще что угодно — сделает! — как-то разоткровенничалась она. — А потом проходит три, четыре, шесть месяцев — и вот ты уже не недостижимое сокровище, а рутина».

Значит, раз Шубинский так меня хочет, нужно воспользоваться его слабостью и выторговать пару обязательных условий. Во-первых — обезопасить Марину от отчима, в идеале — получить над сестрой опеку. Во-вторых…

Мои мысли перебивает посторонний шум. Сначала даже смотрю на дверь, потому что он похож на шаркающие шаги или типа того — возможно, Рогов вспомнил, что неплохо бы убраться в моей «темнице» и решил прислать уборщицу? Но уже через секунду становится понятно, что звуки раздаются с противоположной стороны — откуда-то за окном. И они становятся все громче, хотя все равно звучат довольно странно. Как будто кто-то скребется.

Я настороженно пододвигаюсь ближе, потом выглядываю (насколько это возможно) наружу, но в такой темноте за окном, да еще и при том, что свет в комнате как раз у меня за спиной, рассмотреть, что там может быть вообще нереально.

На несколько секунд все затихает, а потом — я глазам своим не верю! — раздается характерный приглушенный щелчок оконного замка, и рама медленно поднимается. Чтобы никак не выдать себя криком, инстинктивно залепляю рот сразу двумя ладонями, для надежности. Мозг лихорадочно соображает, что это может быть за ночной посетитель, но в голове на этот счет нет ни одной идеи. О том, что со мной могла случиться такая беда, знает только Пашка — он был единственным, кто хотя бы попытался предупредить меня об опасности. Да и то сделал это чуть ли не под принуждением. Но представить себе трясущегося Пашу, который с трудом шевелил языком, прятал взгляд и боялся даже дышать в мою сторону, забирающимся ночью тайно, на черт знает какую высоту, да еще и под страхом попасть в немилость к своему хозяину… Я скорее поверю в грабителя без тормозов.