Кажется, что еще никогда мы так быстро не добирались до дома, как в этот раз.

Я даже толком не успеваю подумать над предстоящим разговором и Пашкиным предупреждением — а «Бентли» уже заезжает на огороженную со всех сторон, закрытую территорию дома моей матери.

Точнее, теперь уже дом отчима.

Никогда не пойму, о чем думала моя бедная глубоко больная мать, когда переписывала завещание в пользу отчима, оставляя трех своих детей фактически, зависимыми от каждого его чиха.

Я выхожу из машины, и нарочно замедляю шаг, надеясь насладиться воздухом родины, дома и ароматами уже припорошенного снегом сада. Порядком заброшенного, что тоже очень странно, потому что мать любила эту часть дома и часто сама возилась с деревьями и уборкой опавшей листвы. Перестала это делать только когда каждый подъем с кровати стал приносить ей невыносимую боль.

Отчим клялся, что не позволит саду запустеть, но прошел год — и от его обещания, как и от красивого милого сада, не осталось и следа.

— Валентин Николаевич хотел видеть вас сразу, — с нажимом говорит Правый, когда я собираюсь свернуть с дорожки, ведущей к дому, налево, к беседке. И для убедительности берет меня под локоть, сжимая пальцы, когда пытаюсь высвободить руку.

— Я что — пленница? — говорю больше со злой шуткой, чем всерьез, но, натыкаясь на его лицо-кирпичом, начинаю сомневаться, так ли далека от истины. — Могу я хотя бы отдохнуть с дороги?

— Валентин Николаевич ждет, — как механический болванчик, повторяет Правый и мне ничего не остается, кроме как послушно пойти к дому.

Локоть так и остается «заложником» в пятерне охранника, вплоть до момента, пока я не переступаю порог, моментально натыкаясь на неприятную сизую дымку табака.

Понятия не имею, сколько дней или недель подряд нужно было курить без перерыва, чтобы с дымом не справилась даже идеальная система вентиляции. Я непроизвольно прикрываю нос рукавом, осматриваюсь в поисках кондиционера, но Правый — уже почти грубо — подталкивает меня к полуприкрытой двери кабинета.

Оттуда раздаются мужские голоса.

— Я привез ее, Валентин Николаевич, — рапортует Правый, становясь поперек двери с видом человека, готового защищать выход даже ценой собственной жизни.

Отчим и человек, который сидит за столом спиной ко мне, одновременно поворачивают головы.

— Анна, — коротко говорит Валентин Рогов, ощупывая меня придирчивым взглядом. — Рад, что ты прислушалась к моей просьбе и приехала максимально быстро.

— Вы не оставили мне выбора, — не могу не огрызнуться.

Инстинктивно обхватываю себя за плечи, пытаясь хоть как-то прикрыться и защититься от взгляда того, другого.

Ему около шестидесяти, но вполне может быть и меньше — седины в его темной шевелюре почти нет, взгляд острый, оценивающий, как у ювелира. Он невысокого роста, но кажется необычно крепким как для человека, чье лицо почти полностью исполосовано морщинами.

Он почему-то сразу, сходу, с наскока меня пугает, хотя не делает для этого ровным счетом ничего. Я кое-как выдерживаю его взгляд, нахожу в себе силы не отвернуться. Но когда он делает шаг в мою сторону, а его губы растягиваются в улыбке, я инстинктивно шарахаюсь назад и тут же натыкаюсь локтем на грудь охранника.

— Аня, — незнакомец очень хочет казаться добродушным, но становится только хуже. — В жизни вы гораздо красивее, чем на фотографиях.

— Какое вам дело до моих фото? — не понимаю. — Кто вы? Что происходит?

Мужчины пересматриваются.

Потом Рогов дает знак охраннику, и тот басит, что будет за дверью, если понадобится. Это в большей степени для меня, чтобы имела в виду — сбежать не получится.

Меня уже стерегут?

Да что вообще тут творится?!

— Анна, знакомься. — Отчим кивает на незнакомца. — Шубинский, Алексей Юрьевич.

— Просто Алексей. Ненавижу формальности.

Пока я пытаюсь справиться с оцепенением, Шубинский галантно берет мою руку и слегка притрагивается к ладони абсолютно холодными сухими губами. Они настолько ледяные, что я чувствую себя заклейменной этим поцелуем и, начихав на вежливость, грубо выдергиваю ладонь из его узловатых тонких пальцев. На этот раз он добавляет толику снисходительности в свою улыбку.

— Рада знакомству, Алексей Юрьевич, — выдавливаю из себя, и снова смотрю на отчима. — Могу я теперь пойти к себе? У меня был тяжелый перелет.