Завожу будильник на шесть утра, падаю на подушку и смотрю в потолок, пытаясь разглядеть там… не знаю, лицо Ани в тот момент, когда она кончила подо мной?

Кирби не было целый день.

Или его не было уже два дня? Я заметил его отсутствие еще на полигоне. А туда мы ездили вчера. Вернулись поздно вечером и в столовой его тоже не было. И сегодня вечером — тоже. Мы не то, чтобы дружим — здесь это слово считается проявлением слабости — но иногда просто вместе садимся за стол, жрем нашу вполне сытную, но абсолютно безвкусную еду и обмениваемся редкими комментариями. Я даже не знаю его настоящее имя, потому что все зовут его «Кирби» из-за смешного розового колобка на футболке. Кирби как-то сказал, что это персонаж из компьютерной игры. Мне даже показалось, что ему легче перестать быть кем-то с реальным именем, взамен этого превратившись в нереальное существо.

Мое внимание привлекает шум в столовой. Хотя, какая это столовая: комната с низким потолком и дубовыми лавками. Наверное, даже в тюрьме обстановка удобнее.

Другие пацаны (нас тут всего девятеро, не считая Кирби) начинают шушукаться, что Кирби вернулся. Меня здесь не очень любят, потому что не разговорчивый и за попытки надо мной подшучивать, сразу даю в зубы, за что меня потом лупят «старшие»: люди в масках и спецовке, здоровые и крепкие, явно прошедшие не одну «работу по найму».

Я начиню есть медленнее, прислушиваясь к разговору.

Парни говорят, что на Кирби места живого нет и что теперь его наверняка «спишут» — так мы называем тех, кто исчезает после какой-то промашки. Я таких помню как минимум троих. Одно время меня тоже называли кандидатом на «списание», да я и сам слабо верил, что смогу задержаться на дистанции. Но прошло уже семь месяцев, многие вылетели, даже те, что пришли поле меня, а я до сих пор тут. Возможно из-за Александра: он пиздит меня нещадно, но и натаскивает так, что за это время успел превратить голодного щенка во вполне себе агрессивную псину. И шутит, что если если бы не мой ум, я мог бы стать отличным волкодавом.

— Да говорю тебе его утилизируют, — шепчет шепелявый за соседним столом. Шепелявит он, кстати, потому что на дня получил от меня в зубы. — Он тупо в говно, за руки тащили — даже бошку поднять не мог. Вот же размазня.

Наверное, мало я ему втащил. Хочется встать и доделать работу «на чисто», чтобы этому утырку уже ни одна скобка и шина не помогла, но останавливает сугубо шкурный интерес: лупить друг друга нам разрешено только в специально отведенное для мордобоя время.

— Он мне никогда не нравился, — говорит кто-то из напарников шепелявого по столу.

— Ага, стремный какой-то.

— Он по вене мазался до того, как его сюда притащили.

Ничего такого мне Кирби не рассказывал, хотя за все время нашей «дружбы» мы сказали друг другу даже меньше слов, чем эти балаболы по соседству. Но я смутно помню, что с момента его появления тут, прошло какое-то время, прежде чем Кирби начал выбираться из своей норы.

Я жду, пока все расползутся спать, прислушиваюсь к шагам охраны и украдкой выбираюсь наружу. Нас здесь стерегут, но в основном снаружи, потому что здесь мы все и так друг у друга на веду. До казармы Кирби добираюсь тайком, благо она неподалеку. Толкаю дверь — нас здесь если и запирают, то только в качестве наказания. Но дверь в казарму Кирби заперта.

— Эй, — шепчу в маленькое зарешеченное окошко. — Кирби, ты там?

Какое-то время не раздается ни звука, но потом я слышу слабое шевеление и прихрамывающие шаги.

— Ты там как? Живой? Сильно досталось?

Я еще раз осматриваюсь и убедившись, что за мной никто не следит, достаю из рукава утащенную с ужина куриную ногу с куском сыра. Протаскиваю через решетку. Жду, пока в темноте появятся его избитые в кровь тонкие пальцы.

Какое-то время оттуда раздаются только звуки чавканья.

А потом снова пальцы Кирби — переломанные, вывернутые так безобразно, что даже у меня к горлу подкатывает тошнота. Но он все равно каким-то образом умудряется обхватить прутья и потянуть себя вверх.

Я вижу только край его лица, но это просто пиздец.

Месиво.

Я вздрагиваю и с трудом сдерживаюсь, чтобы не отшатнуться.

Кирби медленно улыбается на половину беззубым ртом и шепчет:

— Я знаю, как отсюда сбежать, Король. Я не буду, блядь, их марионеткой.

Он всегда был отбитым. И я всегда ему страшно завидовал, потому что у меня самого кишка была тонка творить хотя бы половину той дичи, которую творил Кирби.