Элайджа, мой второй парень, так этого смущался, что иногда клал подушку на колени. Почему это не работает с Греем? Мы же почти не знакомы, такие вещи разве не должны быть слишком личными и интимными?!

— Я просто пиздец как возбудился, Нимфетаминка, — говорит он так, будто это повод для гордости.

— А как же моя ужасная безобразная девственность? — Я должна огрызаться — это, кажется, единственный способ не расплавиться от стыда и не забыть. И что рядом — буквально на расстоянии вытянутой руки — тринадцатилетний ребенок, которому просто нельзя застукать нас в таком виде. — Будешь лишать меня невинности в костюме химзащиты, чтобы вдруг не заразиться флюидами невинности?

Грей резко подается назад, но вместо того, чтобы выпустить меня из клетки рук, наоборот — тянет на себя, заставляет усесться на его колени, и мы вдруг оказываемся прижаты друг к другу теми самыми местами. Теперь я чувствую его возбуждение настолько четко, что мысленно могу даже представить размер.

И почему-то эта мысль одновременно заставляет меня и страшно паниковать, и странно волноваться. Наверное, Грей не так уж не прав в своей философии о том, что с девственницами слишком много возни по отношению к выхлопу. Или как он там говорил? Если бы на моем месте была опытная раскованная девушка — его ночь точно не была бы скучной. В конце концов, нет ни единой причины, почему бы женщине, любой, хотелось отказать ему — не только в сексе, но и вообще в чем угодно.

— Я не собираюсь лишать тебя невинности, маленькая пошлячка. — Теперь лицо Влада напротив моего, мои глаза привыкли различать полутона в темноте и я хорошо вижу кривую саркастическую ухмылку на его лице. — Помнишь, что я говорил утром, насчет своей посильной помощи?

Я почему-то так сконцентрирована на том, что его член буквально упирается мне в бедро, что нужно время, чтобы сконцентрироваться на голосе грея и понять, что он вообще говорит.

— Меня не нужно укладывать в постель — я вполне могу сама туда добраться.

Пытаюсь отодвинуться, но он держит меня за талию и в ответ на любую попытку увеличить расстояние между нами, надавливает на поясницу, вынуждая прогибаться к нему навстречу. Его пальцы безошибочно определяют, куда и сколько силы нужно приложить, чтобы мое тело стало послушным в его руках. Хотя, странно было бы, если бы этот тип, с его телосложением, внешностью и деньгами, не имел… достаточно практики в оттачивании постельных навыков.

Я мысленно проклинаю себя уже за то, что просто думаю об этом.

Пробую вырваться еще раз, но снова безрезультатно. Вместо этого Влад смещает ладони мне на бедра, подхватывает — и легко, как заряженная пружина, распрямляется в полный рост. Даже не предупреждает, что собирается провернуть такой кульбит, и я, боясь опрокинуться назад, в панике обнимаю его за шею.

— Эй, Нимфетаминка, — теперь его губы шепчут мне на ухо, — ты собралась придушить меня в отместку за насмешки над твоей невинностью?

— Поставь. Меня. На. Землю, — говорю по слогам рваным, каким-то слишком севшим голосом.

— Как раз разрабатываю план посадки. Держись крепче.

Он выходит из гостиной, поднимается по лестнице бодрым темпом, как будто мои шестьдесят килограмм для него — не тяжелее веса бензиновой зажигалки в кармане.

Поворачивает в длинный коридор.

Здесь темнее, чем внизу, и температура еще на пару градусов ниже. У меня ведь поэтому мурашки по коже и Грей тут совсем не при чем? И его теплые ладони у меня на бедрах, и длинные пальцы, впивающиеся в кожу тоже не имеют к этому никакого отношения?

— Влад, отпусти меня. — Теперь, когда рядом нет Марины, я могу повысить голос, но из моего горла вырывается только странная смесь паники и дрожи. — Я поняла, что после девяти мне нельзя выходить из комнаты.

Он молча доходит до моей комнаты — она тут единственная, дверь в которую открыта.

Заносит внутрь.

Я мысленно уговариваю себя продержаться еще немного, держать рот на замке и не вестись ни на какие словесные провокации. Ему надоест и он просто уйдет.

— Нимфетаминка, ну-ка глаза на меня, — командует Грей.

«Ни-за-что!» — отвечает ему мой мозг.

«Как скажешь, Влад», — противоречит та часть моего тела, о существовании которой я до сегодняшнего дня не то, чтобы очень подозревала.

И, конечно, я смотрю на него. Как будто может быть как-то иначе, даже если я абсолютно отдаю себе отчет в том, что происходящее между нами — не здорово, не правильно и противоречит всем мои жизненным принципам.

Хотя, странно вообще рассуждать о принципах после того, как я поселилась в доме у человека, о котором знаю меньше, чем о баристе, который делает кофе в моей любимой американской кофейне.