— Что вы, работайте, — сказал ему доктор. — Вы мне не мешаете, это пришел больной.

— Нет, доктор, — ответил монтер. На вид ему было около тридцати лет. Он уже стоял на полу. — Разве же можно? Ваши болезни известно какие. Как же мне здесь оставаться? [1]

Его смущение было понятно: область медицины, которой занимался Фридланд, действительно считалась деликатной. О венерических заболеваниях открыто говорить было не принято. Их называли «скверными» или «дурными» и на людях не упоминали.

И все же кроме смущения в голосе Василия — так звали монтера — Фридланд уловил и какую-то странную грусть. Но времени обдумать короткий разговор у него не было: на пороге квартиры его уже дожидался пациент. Василий ретировался на кухню, чтобы не слышать разговор, а Фридланд прошел в кабинет с пациентом. А когда тот ушел, Василий доделал свою работу, и у них с доктором состоялся разговор.

— Разве эти болезни так ужасны и позорны, Василий, — спросил врач, — что вы боялись больного, не хотели быть с ним в одной комнате?

Посмотрев на Фридланда, Василий сначала не понял, шутит тот или говорит правду. Затем, переступив с ноги на ногу, ответил:

— Нет, я не боялся, и болезнь, как я понимаю, вроде бы не стыдная. Но, может, ему, больному-то, неловко видеть чужого человека, то есть меня. Вот я и ушел. А ежели он меня будет стесняться, то правильно. Может, я ему окажусь вроде как знакомый и беды ему натворю своей болтовней? Разные бывают люди, гражданин доктор… Каждый вроде как по-своему понимает. Есть такие, что готовы крест на человеке поставить, на всей его жизни, за дурную болезнь со света сжить. А чем человек виноват? Несчастие с ним приключилось, а его травить начинают.

Фридланд снова уловил в интонации Василия что-то странное. Монтер выглядел даже немного взволнованным.

— Если так бывает, — спокойно сказал Фридланд, — то только от темноты, от несознательности. Сифилис или триппер — такие же болезни, как и всякая другая болезнь, как экзема, туберкулез или тиф. Кто читает книги, бывает на лекциях, которых теперь проводится довольно много — те знают, что все эти болезни не позор, а заболевшего не надо избегать или преследовать. Мой больной не стеснялся бы вас.

Какое-то время Василий ничего не отвечал Фридланду, задумчиво глядя в окно. Наконец, пожав плечами, продолжил:

— Есть вроде как и образованные, которые и книжки читают, а понять этого все равно не могут. Должно быть, очень уж это в человеке сидит, не вынешь это просто так, гражданин доктор.

Видя, что Фридланд его внимательно слушает, Василий начал рассказывать:

— У меня товарищ был, скромный из себя парень, никому не вредил. Гулял с одной барышней, но вроде как любовь была промеж них. Ну, гуляли, гуляли, а потом стали жить, хоть на разных квартирах — служила она прислугой где-то, — а вроде как бы муж и жена. И только вот на какой-то день приметил мой товарищ у себя нелады: прыщик… Пошел он в больницу. А там и определили: сифилис.

Василий снова разволновался. Во рту у него пересохло. Он сглотнул. Фридланд внимательно на него смотрел, ожидая продолжения.

— Работал товарищ на заводе. Дали ему в больнице бюллетень, и он начал лечиться. Аккуратно ходил на прием. Поначалу сильно хандрил, вроде как о смерти задумался, а потом доктора объяснили, что это, мол, болезнь хоть и серьезная, но такая же, как и все болезни, никакого зазору в ней нет, вроде как вы объясняете. Ежели, мол, все правильно исполнять, то обязательно вылечиться можно. Недели три-четыре, говорят, вы и неопасный будете, вреда никому причинить не сможете, значит, никто от вас не заболеет. Ну, хорошо, вроде как легче стало товарищу.

Сидя за письменным столом, Фридланд с интересом наклонился вперед, ожидая продолжения.

— Приходит он однажды к себе домой, — продолжил Василий, — и отворяет ему дверь хозяйка. Как только она его увидела, так тут же отскочила, как будто нечисть увидела. Кричит ему за несколько метров: «Заприте дверь за собой! Но за ручку не беритесь!» Товарищ сначала не понял — за два году жизни на квартире такого разговора с хозяйкой никогда не было. Не придав этому значения, он пошел к себе в комнату. Взял в своей комнате полотенце, пошел на кухню, чтобы умыться. А там няня хлопотала у печи. Она его увидела и тут же выпучила глаза — и как гаркнет: «Нету тебе сюда дороги, не велела хозяйка пущать тебя никоим образом. А в уборную ходи куда хочешь, и уборной для тебя здесь нету! Ты — порченый и всех нас тут перепортишь!»

Ну и началось тут все. В квартире от него все бегут, как будто у него чума. Чего бы он ни касался — сразу чей-то крик. Никто к нему и близко даже не подходит. А потом и вовсе требуют съезжать с квартиры. Товарищ в шоке. Кто сказал? Как узнали? Вот он уже и вешаться собрался. В отчаянии он пошел в больницу и обо всем рассказал доктору. Доктор встал на его сторону, объяснив, что бояться его хозяйке нечего и что они совсем не имеют никакого права его гнать с квартиры. И что вообще все это — самодурство и за это, мол, они могут ответить перед судом. Врач дал товарищу свидетельство с печатью. Товарищ возвращается домой. Пытается сунуть бумагу хозяйке, а та даже боится просто ее взять. Даже слушать не желает — съезжай, да и только.