Шрифт:
Она не потеряла сознание, она видела над собой сосредоточенное лицо Фреда и, под защитой ангельских объятий, находила его красивым, куда красивее в конечном счете, чем Тимоти Шаламе. Какой он красивый, весь сморщенный от усилий, какой красивый, обливающийся потом от страха сломать ей челюсть или расколоть больной зуб, не вырвав его. Ей хотелось сказать ему, что он может расслабиться, пусть сломает ей челюсть, пусть расколет зуб, пусть даже убьет ее, это больше не имело значения, жизнь стала вечно радостным континуумом, смерть — просто дверью, открывающейся в новый, новенький мир, в котором были ответы на величайшие загадки мироздания: кто мы? Откуда мы взялись? Какова наша роль?
А потом.
После этого.
Она упала.
По крайней мере, ей казалось, что она падает.
Но плавно, в замедленном темпе, она падала, будто погружалась в соленые бездны Марианской впадины.
Это было приятно.
В самом деле очень приятно.
Ей хотелось, чтобы это падение никогда не кончалось.
Она знала, что в конце ее ждет место, принадлежащее только ей, место, которое ждало ее всегда, необычайное место вне пространства и вне времени, в котором больше ничто не сможет причинить ей боль.
Наконец она очнулась.
Мгновением раньше Элен мягко падала по волшебной оси, и ей открывался вид на всю играющую радужными красками Вселенную.
Мгновением позже она села в постели.
Жестокая тошнота скрутила желудок, она сама не знала, как оказалась на коленях, уткнувшись головой в унитаз, и ее вырвало горькой желчью.
Она поднялась. Ужасно болела голова, как будто огромное количество расплавленной стали распирало ее изнутри, грозя взорвать.
Но это не шло ни в какое сравнение с болью в челюсти, дьявольской пульсацией отбойного молотка по корням всех зубов.
Она приняла ибупрофен и, пошатываясь, вернулась в комнату.
За окном мерцала странным светом ночь.
Она подошла посмотреть.
В темном небе плавали клочья светящейся ткани, огромные переливающиеся полотнища, меняя цвет от призрачно-зеленого до красной и розовой бахромы по краям.
Элен вспомнила ангела из своего кайфа и бездны галлюцинаций, в которые увлек ее фентанил.
«Как долго действует», — подумалось ей.
Она дошла до кровати и легла. Ибупрофен делал свое дело, боль не прошла, но была теперь приглушенной, будто обложенной ватой.
Элен провалилась в сон.
Александр
Когда сушилка завершила работу, Александр побросал вещи в рюкзак и вышел из дома.
Время было уже предвечернее, погода теплая, солнце клонилось к горизонту, окрасив небо в нежно-розовый цвет.
Рюкзак давил на плечи. Александр взял с собой припасов на неделю, все в консервах: тунец, горошек, фасоль, персиковый компот, сардины. Когда неделя пройдет, надо будет сунуть банки в уплотнитель, а потом выбросить в одну из силосных ям, специально вырытых за домом.
Он знал, что родители иногда выбрасывают мусор в море. Пластиковые упаковки, жестяные банки и прочие отходы застревали в скалах, и проходило много дней, прежде чем они наконец тонули или их уносило течениями.
Но Александр не желал, чтобы последние люди на земле продолжали придерживаться поведения, которое в конце концов сгубило их как вид.
Помимо пищи Александр захватил шесть бутылок спиртного. Эти бутылки, кстати, занимали почти все место в рюкзаке и весили больше всего остального. Две бутылки японского джина, две бутылки элитной водки Beluga Noble («Особый солодовый спирт и чистейшая вода из артезианских скважин. Строгая система очистки и фильтрации», — гордо гласила этикетка), бутылка коньяка Hennessy Х.0 и бутылка шотландского виски Macallan пятнадцатилетней выдержки. Бутылки, воплощавшие роскошь, смысл, природа и само понятие которой исчезли вместе с миром.
Прежде чем пойти на маленький пляж, где он поставил палатку, Александр свернул с тропы и отправился на восток, туда, где росли черные ягоды. Он шел и чувствовал, как сжимается желудок. Александр не любил этот уголок острова. Здесь находился каменный холмик, под ним они с Жанной четыре года назад похоронили Жета, пса Иды и Марко, которого их отец убил лопатой на рассвете безумной ночи.
Воспоминание о тех страшных часах мучило его, как воткнувшаяся в мозг заноза. Каждый день он чувствовал ее. Каждый день она болела. Он все бы отдал, лишь бы ее вытащили из головы. Он надеялся, что со временем алкоголь и черные ягоды сделают свое дело, выжгут нейроны достаточно, чтобы достичь этих окаянных зон памяти. Он сжал кулаки, он не хотел вспоминать.
Не хотел.
Не хотел.
Но помнил.
Ему исполнилось пятнадцать, Жанне — тринадцать. Она была худенькой, как тростинка, девочкой, и в ее глазах как будто читалась мольба. Жанна не могла привыкнуть к острову, к слезам и приступам бешенства, сотрясавшим ее, когда ей объясняли, что они не вернутся домой никогда.
Когда все началось посреди ночи, когда шум из гостиной разбудил их и они спустились вниз, Александр понял, что должен ее защитить. Он взял сестру за руку и увел в свою комнату. Он не хотел, чтобы она видела происходившее там. Не хотел, чтобы она слышала крики.