Шрифт:
— Пока вы спешили на урок, — дождавшись, пока я сяду, начала Жанна Вальтеровна, — мы разбирали стихотворение «Падение Мадрида» нашего великого поэта Михаила Лермонтова. Вы его, несомненно, учили, Роман?
«Не женщина, а кобра!» — подумалось мне мимолетно.
— Конечно, Жанна Вальтеровна, — снова пришлось подскакивать, — как я могу не знать это величайшее произведение нашего классика, последнего романтика «золотого» века русской поэзии!
И тут же, чтобы она побыстрее отцепилась, принялся декламировать с выражением и придурочным выражением лица:
— Испанская империя в веках, Как крепость, возвышалась над другими. Но вот сошлись в бою германец и москаль, Чтоб вместе сокрушить её твердыню. И грянул бой! И кровь лилась рекой, Солдаты бились храбро, беззаветно. Испанцы защищали свой покой, Но силы были явно не сочтены. Германец с русским шли вперёд плечом к плечу, Сражаясь за свободу для Европы!..[Конечно это не Лермонтов. Я просто для смеха дал задание нейросети написать в его стиле, с использованием слов Испания, Мадрид, и русские с немцами браться наверх. Получилось так себе:)]
ДерЛектур слушала меня чуть меньше минуты, а потом едва заметно шевельнула кистью, мол, достаточно.
— Что же, Брюс, я вижу, что вы вполне в материале. Тогда, может быть, поведаете классу, что же хотел сказать этим стихотворением поручик Лермонтов? Какое послание он оставил потомкам, по вашему мнению? Прошу, можете начинать!
Как говорится: «Во валит!» От учителя литературы не бывает более коварного вопроса, чем тот, который звучит как: «Что хотел сказать автор?» Был бы я местным — как есть поплыл! Но мне, попаданцу, пришлось с лупой изучать как историю здешнего мира, так и литературу, которая зачастую с историей связана очень прочно. Просто чтобы не спалиться на «мелочах».
— Полагаю, Жанна Вальтеровна, что поэт ничего не хотел сказать. Он был офицером русской армии, которая два с половиной века назад совместно с доблестными германскими воинами переломила хребет Мадриду и покончила с долгой тиранией Испанской империи. Он лично участвовал в боях на узких улицах испанской столицы, а на Калье-Майор получил тяжелое ранение. О чем же еще нам могут сказать строки: «О, славная победа! О, радость и восторг!» которыми завершается последнее четверостишие? Другими словами, Лермонтов являлся свидетелем исторических событий, причем наблюдая их с одной стороны конфликта. И отразил их в стихотворной форме с несомненной героизацией победителей. Ничего не имея в виду, а лишь прославляя русское и, конечно же, германское оружие.
[ Калье-Майор — одна из центральных улиц Мадрида.]
Как говорится — выкуси! Эту тему я знал получше местных школьников — как ни крути, одно из важнейших из переломных событий, приведших к тому миру, в котором мы живем сейчас.
Кислое лицо Жанны Вальтеровны можно было показывать коровам, чтобы они сразу простоквашу давали. Формально я на ее вопрос не ответил, но вывернулся таким образом, что развивать тему дальше было бы попросту опасно. А вот класс отреагировал на мой ответ одобрительным гулом. В большей степени радуясь самому факту, что дерЛектур дали отпор.
Глупцы! Неужели они думают, что кобра это спустит? Кровь прольется… однако это будет не моя кровь.
— Садитесь, Брюс. Вижу, вы готовились. А теперь Сергей Садовский нам расскажет о том, чем занимался Михаил Лермонтов после того, как вышел в отставку и вернулся во Владимир.
Вот о чем я и говорил!
Глава 18
Вот чего я не ожидал после завершения последнего на сегодня урока, так это Кати Горшковой, купеческой опричницы, которая подошла ко мне с запиской. Ну, во-первых, выпускной класс, как бы, какие нафиг записки? Начальная школа, что ли? А во-вторых, как я уже упоминал, с группировками десятого «Б», что с дворянскими, что с мещанскими, я настолько плотно не общался. В смысле, «привет», «пока», «к начертательной алгоритмике готовился?» и «дай списать» — это всё было. Но чтобы записки…
Тем не менее вот она стоит, чудо русоволосое. Глазками хлопает, ехидно улыбается, будто знает про меня что-то смешное, и руку вперед тянет. А в ладошке сложенный вчетверо лист бумаги. Который я брать не спешил.
— Ну и что это за эпистола, Горшкова? — выразительно указывая взглядом на бумажку, спросил я. — Надеюсь, не признание в любви?
— Дурак! — фыркнула девушка. — Это не от меня, Настасья Филипповна велела передать!
Настасья Филипповна, надо же!
— Хвала Спасителю! — картинно приложил руку к сердцу я. — А то ведь уже надумал себе чёрт-те что! Не хотелось бы разрушать вашу милую парочку. Вы же помолвлены с Пашкой? С Ломовым?
— Ты записку брать будешь или нет? — прошипела Катерина.
Она бледнокожая, с водянисто-голубыми глазками. Когда злится — краснеет, как раскаленный котелок! Так забавно смотрится!
— А! Точно! Прости! Признание в любви от Настасьи Филипповны! Как я мог забыть?
Взяв сложенный лист, я уставился на Горшкову, которая все так же оставалась на месте. Почему-то мне казалось, что, вручив записку, она сразу же уйдет, но нет. Стояла, ждала чего-то…
— Ты про приватность слышала что-нибудь? — вскинул я бровь. — Ну, это знаешь, такое понятие, когда…